Улисс джойс читать: Читать бесплатно электронную книгу Улисс (Ulysses). Джеймс Джойс онлайн. Скачать в FB2, EPUB, MOBI

Содержание

Книга Улисс — читать онлайн

Джеймс Джойс

Улисс

Эпизод 1[1]

Сановитый[2], жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва. Желтый халат его, враспояску, слегка вздымался за ним на мягком утреннем ветерке.

Он поднял чашку перед собою и возгласил[3]:

– Introibo ad altare Dei[4].

Остановясь, он вгляделся вниз, в сумрак винтовой лестницы, и грубо крикнул:

– Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!

Торжественно он проследовал вперед и взошел на круглую орудийную площадку[5]. Обернувшись по сторонам, он с важностью троекратно благословил башню, окрестный берег и пробуждающиеся горы. Потом, увидев Стивена Дедала, наклонился к нему и начал быстро крестить воздух, булькая горлом и подергивая головой. Стивен Дедал, недовольный и заспанный, облокотясь на последнюю ступеньку, холодно смотрел на дергающееся булькающее лицо, что благословляло его, длинное как у лошади, и на бестонзурную шевелюру, белесую, словно окрашенную под светлый дуб.

Бык Маллиган заглянул под зеркальце и тут же опять прикрыл чашку.

– По казармам! – скомандовал он сурово.

И пастырским голосом продолжал:

– Ибо сие, о возлюбленные мои, есть истинная Христина, тело и кровь, печенки и селезенки. Музыку медленней, пожалуйста. Господа, закройте глаза. Минуту. Маленькая заминка, знаете, с белыми шариками. Всем помолчать.

Он устремил взгляд искоса вверх, издал долгий, протяжный призывный свист и замер, напряженно прислушиваясь. Белые ровные зубы кой-где поблескивали золотыми крупинками. Златоуст. Резкий ответный свист дважды прозвучал в тишине.

– Спасибо, старина, – живо откликнулся он. – Так будет чудненько. Можешь выключать ток!

Он соскочил с площадки и с важностью поглядел на своего зрителя, собирая у ног складки просторного халата. Жирное затененное лицо и тяжелый овальный подбородок напоминали средневекового прелата[6], покровителя искусств. Довольная улыбка показалась у него на губах.

– Смех да и только, – сказал он весело. – Это нелепое твое имя, как у древнего грека.

Ткнув пальцем с дружелюбной насмешкой, он отошел к парапету, посмеиваясь. Стивен Дедал, поднявшись до конца лестницы, устало побрел за ним, но, не дойдя, уселся на край площадки и принялся наблюдать, как тот, пристроив на парапете зеркальце и обмакнув в пену помазок, намыливает шею и щеки.

Веселый голос Быка Маллигана не умолкал:

– У меня тоже нелепое – Мэйлахи Маллиган, два дактиля. Но тут звучит что-то эллинское, правда ведь? Что-то солнечное и резвое, как сам бычок. Мы непременно должны поехать в Афины. Поедешь, если я раздобуду у тетушки двадцать фунтов?

Он положил помазок и в полном восторге воскликнул:

– Это он-то поедет? Изнуренный иезуит.

Оборвал себя и начал тщательно бриться.

– Послушай, Маллиган, – промолвил Стивен негромко.

– Да, моя радость?

– Долго еще Хейнс будет жить в башне?

Бык Маллиган явил над правым плечом свежевыбритую щеку.

– Кошмарная личность, а? – сказал он от души. – Этакий толстокожий сакс. Он считает, что ты не джентльмен. Эти мне гнусные англичане! Их так и пучит от денег и от запоров. Он, видите ли, из Оксфорда. А знаешь, Дедал, вот у тебя-то настоящий оксфордский стиль. Он все никак тебя не раскусит. Нет, лучшее тебе имя придумал я: Клинк, острый клинок.

Он выбривал с усердием подбородок.

– Всю ночь бредил про какую-то черную пантеру, – проговорил Стивен. – Где у него ружье?

– Совсем малый спятил, – сказал Маллиган. – А ты перетрусил не на шутку?

– Еще бы, – произнес Стивен с энергией и нарастающим страхом. – В кромешном мраке, с каким-то незнакомцем, который стонет и бредит, что надо застрелить пантеру. Ты спасал тонущих[7]. Но я, знаешь ли, не герой. Если он тут останется, я ухожу.

Бык Маллиган глядел, насупясь, на бритву, покрытую мыльной пеной. Соскочив со своего возвышения, он торопливо стал рыться в карманах брюк.

– Драла! – пробормотал он сквозь зубы.

Вернувшись к площадке, он запустил руку в верхний карман Стивена и сказал:

– Позвольте одолжиться вашим сморкальником, вытереть нашу бритву.

Стивен покорно дал ему вытащить и развернуть напоказ, держа за угол, измятый и нечистый платок. Бык Маллиган заботливо вытер лезвие. Вслед за этим, разглядывая платок, он объявил:

– Сморкальник барда. Новый оттенок в палитру ирландского стихотворца: сопливо-зеленый. Почти ощущаешь вкус, правда?

Он снова поднялся к парапету и бросил долгий взгляд на залив. Ветерок шевелил белокурую, под светлый дуб, шевелюру.

– Господи! – сказал он негромко. – Как верно названо море у Элджи: седая нежная мать! Сопливо-зеленое море. Яйцещемящее море.

Эпи ойнопа понтон.[8]Ах, эти греки, Дедал. Надо мне тебя обучить. Ты должен прочесть их в подлиннике. Талатта! Талатта ![9] Наша великая и нежная мать[10]. Иди сюда и взгляни.

Стивен встал и подошел к парапету. Перегнувшись, он посмотрел вниз на воду и на почтовый пароход, выходящий из гавани Кингстауна.

– Наша могущественная мать, – произнес Бык Маллиган.

Внезапно он отвел взгляд от моря и большими пытливыми глазами посмотрел Стивену в лицо.

– Моя тетка считает, ты убил свою мать[11], – сказал он. – Поэтому она бы мне вообще запретила с тобой встречаться.

– Кто-то ее убил, – сумрачно бросил Стивен.

– Черт побери, Клинк, уж на колени ты бы мог стать, если умирающая мать просит, – сказал Бык Маллиган. – Я сам гипербореец[12] не хуже тебя. Но это ж подумать только, мать с последним вздохом умоляет стать на колени[13], помолиться за нее – и ты отказываешься. Нет, что-то в тебе зловещее…[14]

Оборвал себя и начал намыливать другую щеку. Всепрощающая улыбка тронула его губы.

– Но бесподобный комедиант! – шепнул он тихонько. – Клинк, бесподобнейший из комедиантов.

Он брился плавно и осмотрительно, в истовом молчании.

Стивен, поставив локоть на шершавый гранит, подперев лоб ладонью, неподвижно смотрел на обтерханные края своего черного лоснистого рукава. Боль, что не была еще болью любви, саднила сердце его. Во сне, безмолвно, она явилась ему после смерти, ее иссохшее тело в темных погребальных одеждах окружал запах воска и розового дерева, а дыхание, когда она с немым укором склонилась над ним, веяло сыростью могильного тлена. Поверх ветхой манжеты он видел море, которое сытый голос превозносил как великую и нежную мать. Кольцо залива и горизонта заполняла тускло-зеленая влага.

Белый фарфоровый сосуд у ее смертного одра заполняла тягучая зеленая желчь, которую она с громкими стонами извергала из своей гниющей печени в приступах мучительной рвоты.

Бык Маллиган заново обтер бритву.

– Эх, пес-бедолага! – с участием вздохнул он. – Надо бы выдать тебе рубашку да хоть пару сморкальников. А как те штаны, что купили с рук?

– Как будто впору, – отвечал Стивен.

Бык Маллиган атаковал ложбинку под нижней губой.

– Смех да и только, – произнес он довольно. – Верней будет, с ног. Дознайся, какая там пьянь заразная таскала их. У меня есть отличная пара, серые, в узкую полоску. Ты бы в них выглядел потрясающе. Нет, кроме шуток, Клинк. Ты очень недурно смотришься, когда прилично одет.

Перейти на страницу: 123456789101112131415161718192021222324252627282930313233343536373839404142434445464748495051525354555657585960616263646566676869707172737475767778798081828384858687888990919293949596979899100101102103104105106107108109110111112113114115116117118119120121122123124125126127128129130131132133134135136137138139140141142143144145146147148149150151152153154155156157158159160161162163164165166167168169170171172173174175176177178179180181182183184185186187188189190191192193194195196197198199200201202

Джеймс Джойс, Улисс – читать онлайн полностью – ЛитРес

^{1}

Издательство Иностранка®

* * *

I. Телемахида

1. Телемак

^{2}

Сановитый^{3}, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва. Желтый халат его, враспояску, слегка вздымался за ним на мягком утреннем ветерке. Он поднял чашку перед собою и возгласил^{4}:

– Introibo ad altare Dei^[1].

Остановясь, он вгляделся вниз, в сумрак винтовой лестницы, и грубо крикнул:

– Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!

Стивен Дедал, недовольный и заспанный, облокотясь на последнюю ступеньку, холодно смотрел на дергающееся булькающее лицо, что благословляло его, длинное как у лошади, и на бестонзурную шевелюру, белесую, словно окрашенную под светлый дуб.

Бык Маллиган заглянул под зеркальце и тут же опять прикрыл чашку.

– По казармам! – скомандовал он сурово.

И пастырским голосом продолжал:

– Спасибо, старина, – живо откликнулся он. – Так будет чудненько. Можешь выключать ток!

Он соскочил с площадки и с важностью поглядел на своего зрителя, собирая у ног складки просторного халата. Жирное затененное лицо и тяжелый овальный подбородок напоминали средневекового прелата^{6}, покровителя искусств. Довольная улыбка показалась у него на губах.

– Смех да и только, – сказал он весело. – Это нелепое твое имя, как у древнего грека.

Веселый голос Быка Маллигана не умолкал:

Он положил помазок и в полном восторге воскликнул:

– Это он-то поедет? Изнуренный иезуит.

Оборвал себя и начал тщательно бриться.

– Послушай, Маллиган, – промолвил Стивен негромко.

– Да, моя радость?

– Долго еще Хейнс будет жить в башне?

Бык Маллиган явил над правым плечом свежевыбритую щеку.

Он выбривал с усердием подбородок.

– Всю ночь бредил про какую-то черную пантеру, – проговорил Стивен. – Где у него ружье?

– Совсем малый спятил, – сказал Маллиган. – А ты перетрусил не на шутку?

– Еще бы, – произнес Стивен с энергией и нарастающим страхом. – В кромешном мраке, с каким-то незнакомцем, который стонет и бредит, что надо застрелить пантеру. Ты спасал тонущих^{7}. Но я, знаешь ли, не герой. Если он тут останется, я ухожу.

– Драла! – пробормотал он сквозь зубы.

Вернувшись к площадке, он запустил руку в верхний карман Стивена и сказал:

– Позвольте одолжиться вашим сморкальником, вытереть нашу бритву.

Стивен покорно дал ему вытащить и развернуть напоказ, держа за угол, измятый и нечистый платок. Бык Маллиган аккуратно вытер лезвие. Вслед за этим, разглядывая платок, он объявил:

– Господи! – сказал он негромко. – Как верно названо море у Элджи: седая нежная мать^{8}! Сопливо-зеленое море. Яйцещемящее море. Эпи ойнопа понтон^[2]^{9}. Ах, эти греки, Дедал. Надо мне тебя обучить. Ты должен прочесть их в подлиннике. Талатта! Талатта!^[3]^{10} Наша великая и нежная мать. Иди сюда и взгляни.

– Наша могущественная мать, – произнес Бык Маллиган.

Внезапно он отвел взгляд от моря и большими пытливыми глазами посмотрел Стивену в лицо.

– Моя тетка считает, ты убил свою мать^{11}, – сказал он. – Поэтому она бы мне вообще запретила с тобой встречаться.

– Кто-то ее убил, – сумрачно бросил Стивен.

– Черт побери, Клинк, уж на колени ты бы мог стать, если умирающая мать просит, – сказал Бык Маллиган. – Я сам гипербореец^{12} не хуже тебя. Но это ж подумать только, мать с последним вздохом умоляет стать на колени^{13}, помолиться за нее – и ты отказываешься. Нет, что-то в тебе зловещее^{14}…

Оборвал себя и начал намыливать другую щеку. Всепрощающая улыбка тронула его губы.

– Но бесподобный комедиант! – шепнул он тихонько. – Клинк, бесподобнейший из комедиантов.

Он брился плавно и осмотрительно, в истовом молчании.

Бык Маллиган заново обтер бритву.

– Как будто впору, – отвечал Стивен.

Бык Маллиган атаковал ложбинку под нижней губой.

– Спасибо, – ответил Стивен. – Если они серые, я их не могу носить.

– Он их не может носить, – сказал Бык Маллиган своему отражению в зеркале. – Этикет значит этикет. Он мать родную убил, но серые брюки ни за что не наденет.

Он сложил аккуратно бритву и легкими касаньями пальцев ощупал гладкую кожу.

Стивен перевел взгляд с залива на жирное лицо с мутно-голубыми бегающими глазами^{16}.

– Этот малый, с кем я сидел в «Корабле» прошлый вечер, – сказал Бык Маллиган, – уверяет, у тебя п. п. с. Он в желтом доме работает у Конолли Нормана. Прогрессивный паралич со слабоумием.

Он описал зеркальцем полукруг, повсюду просверкав эту весть солнечными лучами, уже сияющими над морем. Изогнутые бритые губы, кончики блестящих белых зубов смеялись. Смех овладел всем его сильным и ладным телом.

– На, полюбуйся-ка на себя, горе-бард! – сказал он.

Стивен наклонился и глянул в подставленное зеркало, расколотое кривой трещиной. Волосы дыбом. Так взор его и прочих видит меня^{17}. Кто мне выбрал это лицо? Эту паршивую шкуру пса-бедолаги? Оно тоже спрашивает меня.

– Я его стянул у служанки из комнаты, – поведал Бык Маллиган. – Ей в самый раз такое. Тетушка ради Мэйлахи всегда нанимает неказистых. Не введи его во искушение. И зовут-то Урсулой^{18}.

Снова залившись смехом, он убрал зеркальце из-под упорного взгляда Стивена.

– Ярость Калибана^{19}, не видящего в зеркале своего отражения, – изрек он. – Как жалко, Уайльд не дожил на тебя поглядеть!

Отступив и показывая на зеркало, Стивен с горечью произнес:

– Вот символ ирландского искусства. Треснувшее зеркало^{20} служанки.

Неожиданно и порывисто Бык Маллиган подхватил Стивена под руку и зашагал с ним вокруг башни, позвякивая бритвой и зеркальцем, засунутыми в карман.

– Грех тебя так дразнить, правда, Клинк? – сказал он дружески. – Видит Бог, в голове у тебя побольше, чем у них всех.

Еще выпад отбит. Скальпель художника страшит его, как меня докторский. Хладная сталь пера.

– Треснувшее зеркало служанки! Ты это скажи тому олуху из Оксфорда да вытяни из него гинею. Он весь провонял деньгами и считает, что ты не джентльмен. А у самого папаша набил мошну, сбывая негритосам слабительное, а может, еще на каких делишках. Эх, Клинк, если бы мы с тобой действовали сообща, уж мы бы кое-что сделали для нашего острова. Эллинизировали^{21} бы его.

Рука Крэнли. Его рука.^{22}

– И подумать только, ты вынужден побираться у этих свиней. Я один-единственный понимаю, что ты за человек. Почему ж ты так мало мне доверяешь? Из-за чего все воротишь нос? Из-за Хейнса? Да пусть только пикнет, я притащу Сеймура, и мы ему закатим трепку еще похлеще, чем досталась Клайву Кемпторпу.

Крики юных богатеньких голосов в квартире Клайва Кемпторпа. Бледнолицые: держатся за бока от хохота, хватаются друг за друга, ох, умора! Обри, бережно весть эту ей передай! Сейчас помру! В изрезанной рубашке, вьющейся лентами по воздуху, в съехавших до полу штанах, он, спотыкаясь, скачет вокруг стола, а за ним – Эйдс из Магдалины с портновскими ножницами. Мордочка ошалелого теленка, позолоченная вареньем. Не надо, не сдирайте штаны! Не набрасывайтесь на меня, как бешеные!^{23}

Крики из распахнутого окна вспугивают вечер во дворе колледжа. Глухой садовник в фартуке, замаскированный лицом Мэтью Арнольда, продвигается по темному газону с косилкой, вглядываясь в танцующий рой травинок.

Нам самим… новое язычество… омфал^[4].^{24}

– Ладно, пусть остается, – сказал Стивен. – Так-то он ничего, только по ночам.

– Тогда в чем же дело? – наседал Бык Маллиган. – Давай рожай. Я-то ведь напрямик с тобой. Что у тебя такое против меня?

Они остановились, глядя туда, где тупая оконечность мыса Брэй-Хед покоилась на воде, словно голова спящего кита. Стивен осторожно высвободил руку.

– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе? – спросил он.

– Да, в чем там дело? – повторил Бык Маллиган. – Я ничего не припоминаю.

Говоря это, он в упор посмотрел на Стивена. Легкий ветерок пробежал по его лицу, вороша светлую спутанную шевелюру и зажигая в глазах серебряные искорки беспокойства.

Стивен, удручаясь собственным голосом, сказал:

– Ты помнишь, как я пришел к тебе домой в первый раз после смерти матери?

Бык Маллиган, мгновенно нахмурившись, произнес:

– Что-что? Где? Убей, не могу припомнить. Я запоминаю только идеи и ощущения^{25}. Ну и что? Чего там стряслось, Бога ради?

– Ты готовил чай, – продолжал Стивен, – а я пошел на кухню за кипятком. Из комнат вышла твоя мать и с ней кто-то из гостей. Она спросила, кто у тебя.

– Ну? – не отступал Бык Маллиган. – А я что сказал? Я уже все забыл.

– А ты сказал, – ответил Стивен ему, – «Да так, просто Дедал, у которого мамаша подохла»^{26}.

Бык Маллиган покраснел и стал казаться от этого моложе и привлекательней.

– Я так сказал? – переспросил он. – И что же? Что тут такого?

Нервным движением он стряхнул свое замешательство.

– А что, по-твоему, смерть, – спросил он, – твоей матери, или твоя, или, положим, моя? Ты видел только, как умирает твоя мать. А я каждый день вижу, как они отдают концы и в Ричмонде, и в Скорбящей, да после их крошат на потроха в анатомичке. Это и называется подох, ничего больше. И не о чем говорить. Ты вот не соизволил стать на колени и помолиться за свою мать, когда она просила тебя на смертном одре. А почему? Да потому, что в тебе эта проклятая иезуитская закваска^{27}, только она проявляется наоборот. По мне, тут одна падаль и пустая комедия. Ее лобные доли уже не действуют. Она называет доктора «сэр Питер Тизл»^{28} и хочет нарвать лютиков с одеяла. Уж не перечь ей, вот-вот все кончится. Ты сам не исполнил ее предсмертную просьбу, а теперь дуешься на меня, что я не скулил, как наемный плакальщик от Лалуэтта. Абсурд! Допустим, я и сказал так. Но я вовсе не хотел оскорбить память твоей матери.

Его речь вернула ему самоуверенность. Стивен, скрывая зияющие раны, оставленные словами в его сердце, как можно суше сказал:

– Я и не говорю, что это оскорбляет мою мать.

– Так что же тогда? – спросил Бык Маллиган.

– Это оскорбляет меня, – был ответ.

Бык Маллиган круто повернулся на каблуках.

– Нет, невозможный субъект! – воскликнул он.

И пошел прочь быстрым шагом вдоль парапета. Стивен остался на месте, недвижно глядя на мыс и на спокойную гладь залива. Море и мыс сейчас подернулись дымкой. В висках стучала кровь, застилая взор, и он чувствовал, как лихорадочно горят его щеки.

Громкий голос позвал снизу, из башни:

– Маллиган, вы где, наверху?

– Сейчас иду, – откликнулся Бык Маллиган.

Он обернулся к Стивену и сказал:

– Взгляни на море. Что ему до всех оскорблений? Бросай-ка лучше Лойолу, Клинк, и двигаем вниз. Наш сакс поджидает уже свой бекон.

Голова его задержалась на миг над лестницей, вровень с крышей.

– И не хандри из-за этого целый день. У меня же семь пятниц на неделе. Оставь скорбные думы.

Голова скрылась, но мерный голос продолжал, опускаясь, доноситься из лестничного проема:

Не прячь глаза и не скорби
Над горькой тайною любви,
Там Фергус правит в полный рост,
Владыка медных колесниц.^{29}

В мирном спокойствии утра тени лесов неслышно проплывали от лестничного проема к морю, туда, куда он глядел. У берега и мористей водная гладь белела следами стремительных легких стоп. Морской волны белеет грудь. Попарные сплетения ударений. Рука, перебирающая струны арфы, рождает сплетения аккордов. Слитносплетенных словес словно волн белогрудых мерцанье.

Облако медленно наползает на солнце, и гуще делается в тени зелень залива. Он был за спиной у него, сосуд горьких вод^{30}. Песня Фергуса. Я пел ее, оставшись дома один, приглушая долгие сумрачные аккорды. Дверь к ней была открыта: она хотела слышать меня. Безмолвно, с жалостью и благоговением, я приблизился к ее ложу. Она плакала на своем убогом одре. Над этими словами, Стивен: над горькой тайною любви.

Где же теперь?

Ее секреты в запертом ящичке: старые веера из перьев, бальные книжечки с бахромой, пропитанные мускусом, убор из янтарных бус. Когда она была девочкой, у ее окошка висела на солнце клетка с птицей. Она видела старика Ройса в представлении «Свирепый турка» и вместе со всеми смеялась, когда он распевал:

Открою вам,
Что рад бы сам
Я невидимкой стать.

Мимолетные радости, заботливо сложенные, надушенные мускусом.

Не прячь глаза и не скорби.

Сложены в памяти природы^{31}, вместе с ее детскими игрушками. Скорбные воспоминания осаждают его разум. Стакан воды из крана на кухне, когда она собиралась к причастию. Яблоко с сахаром внутри, испеченное для нее на плите в темный осенний вечер. Ее изящные ногти, окрашенные кровью вшей с детских рубашонок.

Во сне, безмолвно, она явилась ему, ее иссохшее тело в темных погребальных одеждах окружал запах воска и розового дерева, ее дыхание, когда она склонилась над ним с неслышными тайными словами, веяло сыростью могильного тлена^{32}.

Ее стекленеющие глаза уставились из глубин смерти, поколебать и сломить мою душу. На меня одного. Призрачная свеча освещает ее агонию. Призрачные блики на искаженном мукой лице. Громко раздается ее дыхание, хриплое, прерывающееся от ужаса, и, став на колени, все молятся. Взгляд ее на мне, повергнуть меня. Liliata rutilantium te confessorum turma circumdet: iubilantium te virginum chorus excipiat^[5].

Упырь! Трупоед!^{33}

Нет, мать. Отпусти меня. Дай мне жить.

– Эгей, Клинк!

Голос Быка Маллигана раздался певуче в глубине башни, приблизился, долетев от лестницы, позвал снова. Стивен, еще содрогаясь от вопля своей души, услышал теплый, щедрый солнечный свет и в воздухе за своей спиной дружеские слова.

– Будь паинькой, спускайся, Дедал. Завтрак готов. Хейнс извиняется за то, что мешал нам спать. Все улажено.

– Иду, – сказал Стивен оборачиваясь.

– Давай, Христа ради, – говорил Маллиган. – И ради меня, и ради всеобщего блага.

Его голова нырнула и вынырнула.

– Я ему передал про твой символ ирландского искусства. Говорит, очень остроумно. Вытяни из него фунт, идет? То бишь гинею.

– Мне заплатят сегодня, – сказал Стивен.

– В школьной шарашке? – осведомился Маллиган. – А сколько? Четыре фунта? Одолжи нам один.

– Как угодно, – отвечал Стивен.

– Четыре сверкающих соверена! – вскричал с восторгом Бык Маллиган. – Устроим роскошный выпивон на зависть всем раздруидам. Четыре всемогущих соверена.

Воздев руки, он затопал по каменным ступеням вниз, фальшиво распевая с лондонским простонародным акцентом:

Веселье будет допоздна,
Мы хлопнем виски и вина,
В день Коронации
Мы славно покутим!
Веселье будет допоздна,
И все мы покутим!

Лучи солнца веселились над морем. Забытая никелевая чашка для бритья поблескивала на парапете. Почему я должен ее относить? Может, оставить тут на весь день, памятником забытой дружбе?

Он подошел к ней, подержал с минуту в руках, осязая ее прохладу, чувствуя запах липкой пены с торчащим в ней помазком. Так прежде я носил кадило в Клонгоузе. Сейчас я другой и все-таки еще тот же. Опять слуга. Прислужник слуги^{34}.

В мрачном сводчатом помещении внутри башни фигура в халате бодро сновала у очага, то скрывая, то открывая желтое его пламя. Мягкий дневной свет падал двумя снопами через высокие оконца на вымощенный плитами пол, и там, где снопы встречались, плыло, медленно вращаясь, облако дыма от горящего угля и горелого жира.

– Этак мы задохнемся, – заметил Бык Маллиган. – Хейнс, вы не откроете дверь?

Стивен поставил бритвенную чашку на шкафчик. Долговязый человек, сидевший на подвесной койке, направился к порогу и отворил внутреннюю дверь.

– А у вас есть ключ? – спросил голос.

– Ключ у Дедала, – отозвался Бык Маллиган. – Черти лохматые, я уже задыхаюсь!

Не отрывая взгляда от очага, он взревел:

– Клинк!

– Ключ в скважине, – сказал Стивен, подходя ближе.

Ключ с резким скрежетом дважды повернулся в замке, и тяжелая наружная дверь впустила долгожданные свет и воздух. Хейнс остановился в дверях, глядя наружу. Стивен придвинул к столу свой чемодан, поставив его торчком, и уселся ждать. Бык Маллиган шваркнул жарево на блюдо рядом с собой. Потом отнес блюдо и большой чайник к столу, поставил и вздохнул с облегчением.

– Ах, я вся таю, – произнес он, – как сказала свечка, когда… Но – тсс! Про это не будем. Клинк, проснись! Подавай хлеб, масло, мед. Присоединяйтесь, Хейнс. Кормежка готова. Благослови, Господи, нас и эти дары твои. Черт побери, молока нет!

Стивен достал из шкафчика масленку, хлеб и горшочек с медом. Бык Маллиган, усевшись, вскипел внезапным негодованием.

– Что за бардак? – возмутился он. – Я ж ей сказал – прийти в начале девятого.

– Можно и без молока обойтись, – сказал Стивен. – В шкафчике есть лимон.

– Да пошел ты со своими парижскими замашками! – отвечал Бык Маллиган. – Я хочу молочка из Сэндикоува.

Хейнс, направляясь к ним от дверей, сообщил:

– Идет ваша молочница с молоком.

– Благодать Божия! – воскликнул Бык Маллиган, вскакивая со стула. – Присаживайтесь. Наливайте чай. Сахар в пакете. А с треклятой яичницей я больше не желаю возиться.

Он кое-как раскромсал жарево на блюде и раскидал его по трем тарелкам, приговаривая:

– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti^[6].

Хейнс сел и принялся разливать чай.

– Кладу всем по два куска, – сказал он. – Слушайте, Маллиган, какой вы крепкий завариваете!

Бык Маллиган, нарезая хлеб щедрыми ломтями, замурлыкал умильным старушечьим голоском:

– Как надоть мне чай заваривать, уж я так заварю, говаривала матушка Гроган^{35}. А надоть нужду справлять, уж так справлю.

– Боже правый, вот это чай, – сказал Хейнс.

Бык Маллиган, нарезая хлеб, так же умильно продолжал:

– Уж такой мой обычай, миссис Кахилл, это она говорит. А миссис Кахилл на это: Ахти, сударыня, только упаси вас Господи делать оба дела в одну посудину.

На кончике ножа он протянул каждому из сотрапезников по толстому ломтю хлеба.

– Это же фольклор, – сказал он очень серьезно, – это для вашей книги, Хейнс. Пять строчек текста и десять страниц комментариев насчет фольклора и рыбообразных божеств Дандрама. Издано сестрами-колдуньями в год великого урагана.^{36}

Он обернулся к Стивену и, подняв брови, спросил его с крайней заинтересованностью:

– Не можете ли напомнить, коллега, где говорится про посудину матушки Гроган, в «Мабиногионе» или в Упанишадах?^{37}

– Отнюдь не уверен, – солидно отвечал Стивен.

– В самом деле? – продолжал Бык Маллиган прежним тоном. – А отчего же, будьте любезны?

– Мне думается, – сказал Стивен, не прерывая еды, – этого не найти ни в «Мабиногионе», ни за его пределами. Матушка Гроган, по всей вероятности, состоит в родстве с Мэри Энн.

Бык Маллиган расплылся от удовольствия.

– Прелестно! – произнес он сюсюкающим и слащавым голосом, показывая белые зубы и жмурясь довольно. – Вы так полагаете? Совершенно прелестно!

Затем, вдруг нарочито нахмурясь, он хрипло, скрипуче зарычал, рьяно нарезая новые ломти:

На старуху Мэри Энн
Ей плевать с высоких стен,
Но, задравши свой подол…

Набив рот яичницей, он жевал и мычал.

В дверях, заслоняя свет, появилась фигура женщины.

– Молоко, сэр!

– Заходите, сударыня, – сказал Маллиган. – Клинк, подай-ка кувшин.

Старушка вошла и остановилась около Стивена.

– Славное утречко, сэр, – сказала она. – Слава Богу.

– Кому-кому? – спросил Маллиган, поглядев на нее. – Ах да, конечно!

Стивен, протянув руку за спину, достал из шкафчика молочный кувшин.

– Наши островитяне, – заметил Маллиган Хейнсу как бы вскользь, – нередко поминают сборщика крайней плоти^{38}.

– Сколько, сэр? – спросила старушка.

– Одну кварту, – ответил Стивен.

Он смотрел, как она наливает в мерку, а оттуда в кувшин, густое белое молоко, не свое. Старые сморщенные груди. Она налила еще мерку с избытком. Древняя и таинственная, она явилась из утреннего мира, быть может, вестницей. Наливая молоко, она расхваливала его. В сочных лугах, чуть свет, она уже доила, сидя на корточках, ведьма на поганке, скрюченные пальцы проворны у набухшего вымени. Мычанием встречала ее привычный приход скотинка, шелковая от росы. Бедная старушка, шелковая коровка^{39} – такие прозвища давались ей в старину. Старуха-странница, низший род бессмертных, служащая своему захватчику и своему беззаботному обманщику, познавшая измену обоих, вестница тайны утра. Служить или укорять, он не знал; однако гнушался заискивать перед нею.

– И впрямь прекрасное, сударыня, – согласился Бык Маллиган, наливая им в чашки молоко.

– Вы, сэр, отведайте, – сказала она.

Уступая ей, он сделал глоток.

– Если бы все мы могли питаться такой вот здоровой пищей, – объявил он звучно, – в этой стране не было бы столько гнилых зубов и гнилых кишок. А то живем в болоте, едим дешевую дрянь, а улицы вымощены навозом, пылью и чахоточными плевками.

– А вы, сэр, на доктора учитесь? – спросила старушка.

– Да, сударыня, – ответил Бык Маллиган.

Стивен слушал, храня презрительное молчание. Она покорно внимает зычному голосу своего костоправа и врачевателя, меня она знать не знает. Голосу, который отпустит ей грехи и помажет для погребения ее тело, кроме женских нечистых чресл^{40}, сотворенное из плоти мужской не по подобию Божию, в добычу змею. И тому голосу, что сейчас заставляет ее умолкнуть, с удивлением озираясь.

– Вы понимаете, что он говорит? – осведомился у нее Стивен.

– Это вы по-французски, сэр? – спросила старушка Хейнса.

Хейнс с апломбом обратил к ней новую тираду, еще длинней.

– Это по-ирландски, – объяснил Бык Маллиган. – Вы гэльский знаете?

– Я так и думала по звуку, это ирландский, – сказала она. – А вы не с запада^{41}, сэр?

– Я англичанин, – ответил Хейнс.

– Он англичанин, – повторил Бык Маллиган, – и он считает, в Ирландии надо говорить по-ирландски.

– Нет спору, надо, – сказала старушка, – мне и самой стыд, что не умею на нашем языке. А люди умные говорят, язык-то великий.

– Великий – это не то слово, – заявил Бык Маллиган. – Он абсолютно великолепен. Плесни нам еще чайку, Клинк. Не хотите ли чашечку, сударыня?

– Нет, сэр, спасибо, – отвечала старушка, повесив на руку бидон и собираясь идти.

Хейнс обратился к ней:

– А счет у вас есть? Маллиган, надо бы заплатить, верно?

Стивен снова наполнил чашки.

– Счет, сэр? – неуверенно переспросила она. – Это значит, семь дней по пинте по два пенса это семь раз по два это шиллинг два пенса да эти три дня по кварте по четыре пенса будет три кварты это выходит шиллинг да там один и два всего два и два, сэр.

Бык Маллиган вздохнул и, отправив в рот горбушку, густо намазанную маслом с обеих сторон, вытянул вперед ноги и начал рыться в карманах.

– Платить подобает с любезным видом, – сказал улыбаясь Хейнс.

Стивен налил третью чашку, слегка закрасив ложечкой чая густое, жирное молоко. Бык Маллиган выудил из кармана флорин и, повертев его в пальцах, воскликнул:

– О, чудо!

Он пододвинул флорин по столу к старушке, приговаривая:

– Радость моя, для тебя все, что имею, отдам.

Стивен вложил монету в ее нежадную руку.

– За нами еще два пенса, – заметил он.

– Это не к спеху, сэр, – уверяла она, убирая монету. – Совсем не к спеху. Всего вам доброго, сэр.

Поклонившись, она ушла, напутствуемая нежным речитативом Быка Маллигана:

Я бы с восторгом весь мир
К милым повергнул стопам.^{42}

Он обернулся к Стивену и сказал:

– Серьезно, Дедал. Я совсем на мели. Беги в свою школьную шарашку да принеси оттуда малость деньжонок. Сегодня бардам положено пить и пировать. Ирландия ожидает^{43}, что в этот день каждый выполнит свой долг.

– Что до меня, – заметил Хейнс, поднимаясь, – то я должен сегодня посетить вашу Национальную библиотеку.

– Сперва поплавать, – заявил Бык Маллиган.

Он обернулся к Стивену и самым учтивым тоном спросил:

– Не сегодня ли, Клинк, день твоего ежемесячного омовения?

И пояснил, обращаясь к Хейнсу:

– Оный нечистый бард имеет правило мыться один раз в месяц.

– Всю Ирландию омывает Гольфстрим, – промолвил Стивен, поливая хлеб струйкой меда.

Хейнс отозвался из угла, легким узлом повязывая шейный платок под открытым воротом спортивной рубашки:

– Я буду собирать ваши изречения, если вы позволите.

Обращено ко мне. Они моются, банятся, оттираются. Жагала сраму^{44}. Совесть. А пятно^{45} все на месте.

– Это отлично сказано, что треснувшее зеркало служанки – символ ирландского искусства.

Бык Маллиган, толкнув Стивена ногой под столом, задушевно пообещал:

– Погодите, Хейнс, вот вы еще послушаете его о Гамлете.

– Нет, я в самом деле намерен, – продолжал Хейнс, обращаясь к Стивену. – Я как раз думал на эту тему, когда пришло это ветхое создание.

– А я что-нибудь заработаю на этом? – спросил Стивен.

Хейнс рассмеялся и сказал, снимая мягкую серую шляпу с крюка, на котором была подвешена койка:

– Чего не знаю, того не знаю.

Неторопливо он направился к двери. Бык Маллиган перегнулся к Стивену и грубо, с нажимом прошипел:

– Не можешь без своих штучек. Для чего ты это ему?

– А что? – возразил Стивен. – Задача – раздобыть денег. У кого? У него или у молочницы. По-моему, орел или решка.

– Я про тебя ему уши прожужжал, – не отставал Бык Маллиган, – а тут извольте, ты со своим вшивым злопамятством да замогильными иезуитскими шуточками.

– У меня нет особой надежды, – заметил Стивен, – как на него, так и на нее.

Бык Маллиган трагически вздохнул и положил руку Стивену на плечо.

– Лишь на меня, Клинк, – произнес он.

И совсем другим голосом добавил:

– Честно признаться, я и сам считаю, ты прав. На хрена они, кроме этого, сдались. Чего ты их не морочишь, как я? Пошли они все к ляду. Надо выбираться из этого бардака.

Он встал, важно распустил пояс и совлек с себя свой халат, произнося отрешенным тоном:

– И был Маллиган разоблачен от одежд его.

Содержимое карманов он выложил на стол со словами:

– Вот тебе твой соплюшник.

И, надевая жесткий воротничок и строптивый галстук, стыдил их и укорял, а с ними и запутавшуюся часовую цепочку. Руки его, нырнув в чемодан, шарили там, покуда он требовал себе чистый носовой платок. Жагала сраму. Клянусь Богом, мы же обязаны держаться в образе. Желаю бордовые перчатки и зеленые башмаки. Противоречие. Я противоречу^{46} себе? Ну что же, значит, я противоречу себе. Ветреник Малахия. Его говорливые руки метнули мягкий черный снаряд.

– И вот твоя шляпа, в стиле Латинского квартала.

Стивен поймал ее и надел на голову. Хейнс окликнул их от дверей:

– Друзья, вы двигаетесь?

– Я готов, – отозвался Бык Маллиган, идя к двери. – Пошли, Клинк. Кажется, ты уже все доел после нас.

Отрешенный и важный, проследовал он к порогу, не без прискорбия сообщая:

– И, пойдя вон, плюхнулся с горки^{47}.

Стивен, взяв ясеневую тросточку, стоявшую у стены, тронулся за ним следом. Выйдя на лестницу, он притянул неподатливую стальную дверь и запер ее. Гигантский ключ сунул во внутренний карман.

У подножия лестницы Бык Маллиган спросил:

– А ты ключ взял?

– Да, он у меня, – отвечал Стивен, перегоняя их.

Он шел вперед. За спиной у себя он слышал, как Бык Маллиган сбивает тяжелым купальным полотенцем верхушки папоротников или трав.

– Кланяйтесь, сэр. Да как вы смеете, сэр.

Хейнс спросил:

– А вы платите аренду за башню?

– Двенадцать фунтов, – ответил Бык Маллиган.

– Военному министру, – добавил Стивен через плечо.

Они приостановились, покуда Хейнс разглядывал башню. Потом он заметил:

– Зимой унылое зрелище, надо думать. Как она называется, Мартелло?

– Их выстроили по указанию Билли Питта^{48}, – сказал Бык Маллиган, – когда с моря угрожали французы. Но наша – это омфал.

– И какие же у вас идеи о Гамлете? – спросил у Стивена Хейнс.

– О нет! – воскликнул страдальчески Бык Маллиган. – Я этого не выдержу, я вам не Фома Аквинат, измысливший пятьдесят пять причин. Дайте мне сперва принять пару кружек.

Джеймс Джойс, Улисс – читать онлайн полностью – ЛитРес, страница 2

Он обернулся к Стивену, аккуратно одергивая лимонный жилет:

– Тебе ж самому для такого надо не меньше трех, правда, Клинк?

– Это уж столько ждет, – ответил тот равнодушно, – может и еще подождать.

– Вы разжигаете мое любопытство, – любезно заметил Хейнс. – Тут какой-нибудь парадокс?

– Фу! – сказал Маллиган. – Мы уже переросли Уайльда и парадоксы. Все очень просто. Он с помощью алгебры доказывает, что внук Гамлета – дедушка Шекспира, а сам он призрак собственного отца.

– Как-как? – переспросил Хейнс, показывая было на Стивена. – Вот он сам?

Бык Маллиган накинул полотенце на шею наподобие столы патера и, корчась от смеха, шепнул на ухо Стивену:

– О, тень Клинка-старшего! Иафет в поисках отца^{49}!

– Мы по утрам усталые, – сказал Стивен Хейнсу. – А это довольно долго рассказывать.

Бык Маллиган, снова зашагавший вперед, воздел руки к небу.

– Только священная кружка способна развязать Дедалу язык, – объявил он.

– Я хочу сказать, – Хейнс принялся объяснять Стивену на ходу, – эта башня и эти скалы мне чем-то напоминают Эльсинор. «Выступ утеса^{50} грозного, нависшего над морем», не так ли?

Бык Маллиган на миг неожиданно обернулся к Стивену, но ничего не сказал. В этот сверкнувший безмолвный миг Стивен словно увидел свой облик, в пыльном дешевом трауре, рядом с их яркими одеяниями.

– Это удивительная история, – сказал Хейнс, опять останавливая их.

Глаза, светлые, как море под свежим ветром, еще светлей, твердые и сторожкие. Правитель морей, он смотрел на юг, через пустынный залив, где лишь маячил смутно на горизонте дымный плюмаж далекого пакетбота да парусник лавировал у банки Маглинс.

– Я где-то читал богословское истолкование, – произнес он в задумчивости. – Идея Отца и Сына. Сын, стремящийся к воссоединению с Отцом.

Бык Маллиган немедля изобразил ликующую физиономию с ухмылкою до ушей. Он поглядел на них, блаженно разинув красивый рот, и глаза его, в которых он тут же пригасил всякую мысль, моргали с полоумным весельем. Он помотал туда-сюда болтающейся башкой болванчика, тряся полями круглой панамы, и запел дурашливым, бездумно веселым голосом:

Я юноша странный, каких поискать,
Отец мой был птицей, еврейкою – мать.
С Иосифом-плотником жить я не стал,
Бродяжничал и на Голгофу попал.^{51}

Он предостерегающе поднял палец:

А кто говорит, я не Бог, тем плутам
Винца, что творю из воды, я не дам.
Пусть пьют они воду, и тайна ясна,
Как снова я воду творю из вина.

Быстрым прощальным жестом он подергал за Стивенову тросточку и устремился вперед, к самому краю утеса, хлопая себя по бокам, как будто плавниками или крыльями, готовящимися взлететь, и продолжая свое пение:

Прощай же и речи мои запиши,
О том, что воскрес я, везде расскажи.
Мне плоть не помеха, коль скоро я Бог,
Лечу я на небо… Прощай же, дружок!

Выделывая антраша, он подвигался на их глазах к сорокафутовому провалу, махая крылоподобными руками, легко подскакивая, и шляпа ветреника колыхалась на свежем ветру, доносившем до них его отрывистые птичьи крики.

Хейнс, который посмеивался весьма сдержанно, идя рядом со Стивеном, заметил:

– Мне кажется, тут не стоит смеяться. Он сильно богохульствует. Впрочем, я лично не из верующих. С другой стороны, его веселье как-то придает всему безобидность, не правда ли? Как это у него называется? Иосиф-плотник?

– Баллада об Иисусе-шутнике, – буркнул Стивен.

– Так вы это раньше слышали? – спросил Хейнс.

– Каждый день три раза, после еды, – последовал сухой ответ.

– Но вы сами-то не из верующих? – продолжал расспрашивать Хейнс. – Я хочу сказать: верующих в узком смысле слова. Творение из ничего, чудеса, Бог как личность.

– Мне думается, у этого слова всего один смысл, – сказал Стивен.

Остановясь, Хейнс вынул серебряный портсигар с мерцающим зеленым камнем. Нажав на пружину крышки большим пальцем, он раскрыл его и протянул Стивену.

– Спасибо, – отозвался тот, беря сигарету.

Хейнс взял другую себе и снова защелкнул крышку. Спрятав обратно портсигар, он вынул из жилетного кармана никелированную трутницу, тем же манером раскрыл ее, прикурил и, заслонив язычок пламени ладонью, подставил Стивену.

– Да, конечно, – проговорил он, когда они пошли дальше. – Вы либо веруете, либо нет, верно? Лично я не мог бы переварить идею личного Бога. Надеюсь, вы ее не придерживаетесь?

– Вы видите во мне, – произнес Стивен мрачно и недовольно, – пример ужасающего вольнодумства.

Он шел, выжидая продолжения разговора, держа сбоку ясеневую тросточку. Ее кованый наконечник легко чертил по тропинке, поскрипывая у ног. Мой дружочек следом за мной, с тоненьким зовом: Стииииии-вии! Волнистая линия вдоль тропинки. Они пройдут по ней вечером, затемно возвращаясь. Он хочет ключ. Ключ мой, я плачу аренду. Но я ем хлеб его, что горестен устам^{52}. Отдай и ключ. Все отдай. Он спросит про него. По глазам было видно.

– В конечном счете… – начал Хейнс.

Стивен обернулся и увидал, что холодный взгляд, смеривший его, был не таким уж недобрым.

– В конечном счете, мне кажется, вы способны достичь свободы. Похоже, что вы сами себе господин.

– Я слуга двух господ, – отвечал Стивен, – или, если хотите, госпож, англичанки и итальянки.

– Итальянки? – переспросил Хейнс.

Полоумная королева, старая и ревнивая. На колени передо мной.

– А некто третий, – продолжал Стивен, – желает, чтобы я был у него на побегушках.

– Итальянки? – спросил снова Хейнс. – Что это значит?

– Британской империи, – пояснил Стивен, покраснев, – и Римской святой соборной и апостольской церкви.

Прежде чем заговорить, Хейнс снял с нижней губы приставшие крошки табака.

– Вполне понимаю вас, – спокойно заметил он. – Я бы даже сказал, для ирландца естественно так думать. Мы в Англии сознаем, что обращались с вами несправедливо. Но повинна тут, видимо, история.

Гордые полновластные титулы прозвучали в памяти Стивена победным звоном медных колоколов: et unam sanctam catholicam et apostolicam ecclesiam^[7], – неспешный рост, вызревание догматов и обрядов, как его собственных заветных мыслей, химия звезд. Апостольский символ^{53} в мессе папы Марцеллия^{54}, голоса сливаются в мощное утверждающее соло, и под их пение недреманный ангел церкви воинствующей обезоруживал ересиархов и грозил им. Орды ересей в скособоченных митрах разбегаются наутек: Фотий, орава зубоскалов, средь коих и Маллиган, Арий, воевавший всю жизнь против единосущия Сына Отцу, Валентин, что гнушался земным естеством Христа, и хитроумный ересиарх из Африки, Савеллий, по чьим утверждениям Отец Сам был собственным Сыном.^{55} Слова, которые только что сказал Маллиган, зубоскаля над чужеземцем. Пустое зубоскальство. Неизбежная пустота ожидает их, всех, что ткут ветер^{56}: угрозу, обезоруживанье и поражение несут им стройные боевые порядки ангелов церкви, воинство Михаила^{57}, в пору раздоров всегда встающее на ее защиту с копьями и щитами.

Браво, бис! Продолжительные аплодисменты. Zut! Nom de Dieu!^[8]

– Я, разумеется, британец, – продолжал голос Хейнса, – и мыслю я соответственно. К тому же мне вовсе не хочется увидеть свою страну в руках немецких евреев. Боюсь, что сейчас это главная опасность для нашей нации.

Двое, наблюдая, стояли на краю обрыва – делец и лодочник.

– Плывет в Баллок.

Лодочник с неким пренебрежением кивнул на север залива.

– Там будет саженей пять^{58}, – сказал он. – Туда его и вынесет после часу, когда прилив начнется. Нынче девятый день.

Про утопленника. Парус кружит по пустынной бухте, поджидая, когда вынырнет раздутый мешок и обернет к солнцу солью беленное вспученное лицо. А вот и я.

Извилистой тропкой они спустились к неширокому заливчику. Бык Маллиган стоял на камне без пиджака, отшпиленный галстук струился по ветру за плечом. Поблизости от него юноша, держась за выступ скалы, медленно по-лягушачьи разводил зелеными ногами в студенистой толще воды.

– А брат с тобой, Мэйлахи?

– Да нет, он в Уэстмите, у Бэннонов.

– Все еще? Мне Бэннон прислал открытку. Говорит, подцепил себе там одну молоденькую. Фотодевочка, он ее так зовет.

– Заснял, значит? С короткой выдержкой?

Бык Маллиган уселся снять башмаки. Из-за выступа скалы высунулось красное отдувающееся лицо. Пожилой мужчина вылез на камни, вода блестела на его лысине с седоватым венчиком, вода струилась по груди, по брюху, капала с черных мешковатых трусов.

Бык Маллиган посторонился, пропуская его, и, бросив взгляд на Хейнса и Стивена, ногтем большого пальца набожно перекрестил себе лоб, уста и грудную клетку.^{59}

– А Сеймур опять в городе, – сказал юноша, ухватившись снова за выступ. – Медицину побоку, решил в армию.

– Да иди ты, – хмыкнул Бык Маллиган.

– На той неделе уже в казарму. А ты знаешь ту рыженькую из Карлайла, Лили?

– Знаю.

– Прошлый вечер на пирсе с ним обжималась. У папаши денег до черта.

– Может, она залетела?

– Это ты Сеймура спроси.

– Сеймур – кровопускающий офицер! – объявил Бык Маллиган.

Кивнув самому себе, он стянул с ног брюки, выпрямился и изрек избитую истину:

– Рыжие бабы блудливы, как козы.

Встревоженно оборвав, принялся щупать свои бока под вздувшейся от ветра рубашкой.

– У меня нет двенадцатого ребра^{60}, – возопил он. – Я Uebermensch^[9]. Беззубый Клинк и я, мы сверхчеловеки.

Он выпутался из рубашки и кинул ее к вороху остальной одежды.

– Здесь залезаешь, Мэйлахи?

– Ага. Дай-ка местечко на кровати.

Юноша в воде оттолкнулся назад и в два сильных, ровных гребка выплыл на середину заливчика. Хейнс с сигаретой присел на камень.

– А вы не будете? – спросил Бык Маллиган.

– Попозже, – отвечал Хейнс. – После завтрака не сразу.

Стивен повернулся идти.

– Я ухожу, Маллиган, – сказал он.

– А дай-ка тот ключ, Клинк, – сказал Бык Маллиган, – мою рубашку прижать.

Стивен протянул ему ключ. Бык Маллиган положил его на ворох одежды.

– И двухпенсовик на пинту. Кидай туда же.

Стивен кинул два пенса на мягкий ворох. Одеваются, раздеваются. Бык Маллиган, выпрямившись, сложив перед грудью руки, торжественно произнес:

– Крадущий у бедного дает взаймы Господу^{61}. Так говорил Заратустра.

Жирное тело нырнуло в воду.

– Еще увидимся, – сказал Хейнс, повернувшись к уходящему Стивену и улыбаясь необузданности ирландцев.

Бычьих рогов, конских копыт и улыбки сакса.^{62}

– В «Корабле»! – крикнул Бык Маллиган. – В полпервого.

– Ладно, – ответил Стивен.

Он шел по тропинке, что вилась вверх.

Liliata rutilantium.
Turma circumdet.
Iubilantium te virginum.

Седой нимб священника за скалой, куда тот скромно удалился для одевания. Сегодня я не буду здесь ночевать. Домой идти тоже не могу.

Зов, протяжный и мелодичный, донесся до него с моря. На повороте тропинки он помахал рукой. Голос донесся снова. Лоснящаяся темная голова, тюленья, далеко от берега, круглая.

Захватчик.

2. Нестор

^{63}

– Кокрейн, ты скажи. Какой город послал за ним?^{64}

– Тарент, сэр.

– Правильно. А потом?

– Потом было сражение, сэр.

– Правильно. А где?

Мальчуган с пустым выражением уставился в пустоту окна.

Басни дочерей памяти. Но ведь чем-то и не похоже на басни памяти. Тогда – фраза, сказанная в сердцах, шум Блейковых крыл избытка. Слышу, как рушатся пространства, обращаются в осколки стекло и камень, и время охвачено сине-багровым пламенем конца. Что же нам остается?^{65}

– Я позабыл место, сэр. В 279 году до нашей эры.

– Аскулум, – бросил Стивен, глянув название и дату в книге кровоотметин.

– Да, сэр. И он сказал: еще одна такая победа – и мы погибли.

Вот эту фразу мир и запомнил. Утеха для скудоумных. Над усеянной телами равниной, опершись на копье, генерал обращается с холма к офицерам. Любой генерал к любым офицерам. А те внимают.

– Теперь ты, Армстронг, – сказал Стивен. – А каков был конец Пирра?

– Конец Пирра, сэр?

– Я знаю, сэр. Спросите меня, сэр, – вызвался Комин.

– Нет, ты обожди. Армстронг, ты что-нибудь знаешь о Пирре?

В ранце у Армстронга уютно притаился кулек с вялеными фигами. Время от времени он разминал их в ладонях и отправлял потихоньку в рот. Крошки, приставшие к кожице на губах. Подслащенное мальчишеское дыхание. Зажиточная семья, гордятся, что старший сын во флоте. Вико-роуд, Долки.

– О Пирре, сэр? Пирр – это пирс.

Все засмеялись. Визгливый, злорадный смех без веселья. Армстронг обвел взглядом класс, дурашливая ухмылка на профиле. Сейчас совсем разойдутся, знают, что мне их не приструнить, а плату их папаши внесли.

– Тогда объясни, – сказал Стивен, касаясь плеча мальчугана книжкой, – что это такое, пирс.

– Ну, пирс, сэр, – тянул Армстронг. – Такая штука над морем. Вроде как мост. В Кингстауне пирс, сэр.

Кое-кто засмеялся снова, без веселья, но со значением. Двое на задней парте начали перешептываться. Да. Они знали: никогда не изведав, никогда не были невинны. Все. Он с завистью оглядел их лица. Эдит, Этель, Герти, Лили. Похожи на этих: дыхание тоже подслащенное от чая с вареньем, браслеты звякают во время возни.

– Кингстаунский пирс, – повторил Стивен. – Да, несбывшийся мост.

Их взгляды смутились от его слов.

– Как это, сэр? – спросил Комин. – Мост, он же через реку.

Хейнсу в его цитатник. Не для этих ушей. Вечером, среди пьянки и пустословия, пронзить, словно пирс воду, ровную гладь его ума. А что в том? Шут при господском дворе, благоволимый и презираемый, добился от господина милостивой похвалы. Почему все они выбрали эту роль? Не только ведь ради ласки и поощрения. Для них тоже история – это сказка, давно навязшая в ушах, а своя страна – закладная лавка.^{66}

Разве Пирр не пал в Аргосе^{67} от руки старой ведьмы, а Юлия Цезаря не закололи кинжалом? Их уже не изгнать из памяти. Время поставило на них свою мету и заключило, сковав, в пространстве, что занимали уничтоженные ими бесчисленные возможности. Но были ль они возможны, если их так и не было? Или то лишь было возможным, что состоялось? Тките, ветра ткачи.^{68}

– Сэр, а расскажите нам что-нибудь.

– Ага, сэр, про привидения.

– Где мы остановились тут? – спросил Стивен, открывая другую книгу.

– «Оставь рыданья»^{69}, – сказал Комин.

– Ну давай, Толбот.

– А историю, сэр?

– Потом, – сказал Стивен. – Давай, Толбот.

Смуглый мальчуган раскрыл книгу и ловко приладил ее за укрытием своего ранца. Он начал читать стихотворение, запинаясь и часто подглядывая в текст:

Оставь рыданья, о пастух, оставь рыданья,
Ликид не умирал, напрасна скорбь твоя,
Хотя над ним волны сомкнулись очертанья…

Тогда это должно быть движением, актуализация возможного как такового. Фраза Аристотеля сложилась из бормотанья ученика и поплыла вдаль, в ученую тишину библиотеки Святой Женевьевы, где он читал, огражден от греховного Парижа, вечер за вечером^{70}. Рядом хрупкий сиамец штудировал учебник стратегии. Вокруг меня насыщенные и насыщающиеся мозги – пришпиленные под лампочками, слабо подрагивающие щупиками, – а во тьме моего ума грузное подземное чудище, неповоротливое, боящееся света, шевелит драконовой чешуей. Мысль – это мысль о мысли. Безмятежная ясность. Душа – это неким образом все сущее: душа – форма форм^{71}. Безмятежность нежданная, необъятная, лучащаяся: форма форм.

Толбот твердил:

И дивной властию того, кто шел по водам,
И дивной властию…

– Можешь перевернуть, – сказал Стивен безразлично. – Я ничего не вижу.

– Чего, сэр? – спросил простодушно Толбот, подаваясь вперед.

Его рука перевернула страницу. Он снова выпрямился и продолжал, как будто припомнив. О том, кто шел по водам. И здесь лежит его тень, на этих малодушных сердцах, и на сердце безбожника, на его устах, на моих. Она и на снедаемых любопытством лицах тех, что предложили ему динарий^{72}. Кесарево кесарю, а Божие Богу. Долгий взгляд темных глаз, загадочные слова, что без конца будут ткаться на кроснах церкви. Да.

Отгадай загадку, будешь молодец:
Зернышки посеять мне велел отец.

Толбот закрыл книжку и сунул ее в ранец.

– Все уже? – спросил Стивен.

– Да, сэр. В десять хоккей, сэр.

– Короткий день, сэр. Четверг.

– А кто отгадает загадку? – спросил Стивен.

Они распихивали учебники, падали карандаши, шуршали страницы. Сгрудившись вместе, защелкивали и затягивали ранцы, разом весело тараторя:

– Загадку, сэр? Давайте я, сэр.

– Я, дайте я, сэр.

– Какую потрудней, сэр.

– Загадка такая, – сказал Стивен.

Кочет поет.
Чист небосвод.
Колокол в небе
Одиннадцать бьет.
Бедной душе на небеса
Час улетать настает.^{73}

– Отгадайте, что это.

– Чего-чего, сэр?

– Еще разок, сэр. Мы не расслышали.

Глаза их расширились, когда он повторил строчки. Настала пауза, а потом Кокрейн попросил:

– Скажите отгадку, сэр. Мы сдаемся.

Стивен, чувствуя подкативший к горлу комок, ответил:

– Это лис хоронит свою бабку под остролистом.

Нервически рассмеявшись, он встал, и эхом ему нестройно раздались их возгласы разочарования.

В дверь стукнули клюшкой, и голос из коридора прокричал:

– Хоккей!

Они кинулись как оголтелые, боком выскакивая из-за парт, перемахивая через сиденья. Вмиг комната опустела, и из раздевалки послышался их гомон и грохот клюшек и башмаков.

Сарджент, единственный, кто остался, медленно подошел, протягивая раскрытую тетрадь. Его спутанные волосы и тощая шея выдавали явную неготовность, слабые глаза в запотевших очках глядели просяще. На блеклой бескровной щеке расплылось чернильное пятно в форме финика, еще свежее и влажное, как след слизня.

Он подал тетрадку. Наверху страницы было выведено: «Примеры». Дальше шли цифры вкривь и вкось, а внизу имелся корявый росчерк с загогулинами и с кляксой. Сирил Сарджент: личная подпись и печать.

– Мистер Дизи велел все снова переписать и показать вам, сэр.

Стивен потрогал края тетрадки. Что толку?

– Ты уже понял, как их решать? – спросил он.

– С одиннадцатого до пятнадцатого, – отвечал Сарджент. – Мистер Дизи сказал, надо было списать с доски, сэр.

– А сам теперь сможешь сделать?

– Нет, сэр.

Уродлив и бестолков: худая шея, спутанные волосы, пятно на щеке – след слизня. Но ведь какая-то любила его, выносила под сердцем, нянчила на руках. Если бы не она, мир в своей гонке давно подмял бы его, растоптал, словно бескостого слизня. А она любила его жидкую слабосильную кровь, взятую у нее самой. Значит, это и есть настоящее?^{74} Единственно истинное в жизни? В святом своем рвении пламенный Колумбан^{75} перешагнул через тело матери, простершейся перед ним. Ее не стало: дрожащий остов ветки, попаленной огнем, запах розового дерева и могильного тлена. Она спасла его, не дала растоптать и ушла, почти не коснувшись бытия. Бедная душа улетела на небеса – и на вересковой пустоши, под мерцающими звездами, лис, горящие беспощадные глаза, рыжим и хищным духом разит от шкуры, рыл землю, вслушивался, откидывал землю, вслушивался и рыл, рыл.

Сидя с ним рядом, Стивен решал задачу. Он с помощью алгебры доказывает, что призрак Шекспира – это дедушка Гамлета. Сарджент глядел искоса через съехавшие очки. Из раздевалки стук клюшек; с поля голоса и глухие удары по мячу.

Значки на странице изображали чопорный мавританский танец, маскарад букв в причудливых шляпах квадратов и кубов. Подача руки, поворот, поклон партнеру – вот так – бесовские измышленья мавров. И они уже покинули мир, Аверроэс и Моисей Маймонид, мужи, темные обличьем и обхожденьем, ловящие в свои глумливые зеркала смутную душу мира, и тьма в свете светит, и свет не объемлет ее.^{76}

– Ну как, понял? Сможешь сам сделать следующий?

– Да, сэр.

Вялыми, неуверенными движениями пера Сарджент списал условие. То и дело медля в надежде помощи, рука его старательно выводила кривые значки, слабая краска стыда проступала сквозь блеклую кожу щек. Amor matris^[10], родительный субъекта и объекта. Она вскормила его своей жидкой кровью и свернувшимся молоком, скрывала от чужих взоров его пеленки.

Я был как он, те же косые плечи, та же нескладность. Детство мое, сгорбясь подле меня. Ушло, и не коснуться его, пускай хоть раз, хоть слегка. Мое ушло, а его потаенно, как наши взгляды. Тайны, безмолвно застывшие в темных чертогах двух наших сердец: тайны, уставшие тиранствовать: тираны, мечтающие быть свергнутыми.

Пример был решен.

– Вот видишь, как просто, – сказал Стивен, вставая.

– Ага, сэр, спасибо, – ответил Сарджент.

Он промокнул страницу и отнес тетрадь к парте.

– Бери свою клюшку и ступай к ребятам, – сказал Стивен, направляясь к дверям следом за нескладной фигуркой.

– Ага, сэр.

В коридоре послышалось его имя, его окликали с поля:

– Сарджент!

– Беги, мистер Дизи тебя зовет, – поторопил Стивен.

Стоя на крыльце, он глядел, как пентюх поспешает на поле битвы, где голоса затеяли крикливую перебранку. Их разделили на команды, и мистер Дизи возвращался, шагая через метелки травы затянутыми в гетры ногами. Едва он дошел до школы, как снова заспорившие голоса позвали его назад. Он обернул к ним сердитые седые усы.

– Ну что еще? – прокричал он несколько раз, не слушая.

– Кокрейн и Холлидей в одной команде, сэр! – крикнул ему Стивен.

– Вы не обождете минутку у меня в кабинете, – попросил мистер Дизи, – пока я тут наведу порядок?

Он озабоченно зашагал по полю обратно, строго покрикивая своим старческим голосом:

– В чем дело? Что там еще?

Пронзительные их крики взметнулись разом со всех сторон от него; фигурки их обступили его кольцом, а слепящее солнце выбеливало мед его плохо выкрашенной головы.

Прокуренный застоялый дух царил в кабинете, вместе с запахом кожи вытертых тускло-желтых кресел. Как в первый день, когда мы с ним рядились тут. Как было вначале, так и ныне. Сбоку стоял подносик с монетами Стюарта^{77}, жалкое сокровище ирландских болот: и присно. И в футляре для ложек, на выцветшем алом плюше, двенадцать апостолов^{78}, проповедовавших всем языкам: и во веки веков.

Торопливые шаги по каменному крыльцу, в коридоре. Раздувая редкие свои усы, мистер Дизи остановился у стола.

– Сначала наши небольшие расчеты.

Он вынул из сюртука перетянутый кожаной ленточкой бумажник. Раскрыв его, извлек две банкноты, одну – из склеенных половинок, и бережно положил на стол.

– Два, – сказал он, вновь перетягивая и убирая бумажник.

Теперь в хранилище золотых запасов. Ладонь Стивена в неловкости блуждала по раковинам, лежавшим грудой в холодной каменной ступке: волнистые рожки, и каури, и багрянки, а эта вот закручена, как тюрбан эмира, а эта – гребешок святого Иакова. Добро старого пилигрима, мертвые сокровища, пустые ракушки.

Соверен, новенький и блестящий, упал на мягкий ворс скатерти.

– Три, – сказал мистер Дизи, вертя в руках свою маленькую копилку. – Очень удобная штучка. – Смотрите. Вот сюда соверены. Тут шиллинги, полукроны, шестипенсовики. А сюда – кроны. Смотрите.

Он высыпал на ладонь два шиллинга и две кроны.

– Три двенадцать, – сказал он. – По-моему, это правильно.

– Благодарю вас, сэр, – отвечал Стивен, с застенчивою поспешностью собирая деньги и пряча их в карман брюк.

– Не за что, – сказал мистер Дизи. – Вы это заработали.

Рука Стивена, освободившись, вернулась снова к пустым ракушкам. Тоже символы красоты и власти. Толика денег в моем кармане: символы, запятнанные алчностью и нищетой.

– Не надо их так носить, – предостерег мистер Дизи. – Где-нибудь вытащите и потеряете. Купите лучше такую же штуковину. Увидите, как это удобно.

Отвечай что-нибудь.

– У меня она часто будет пустовать.

Те же место и час, та же премудрость: и я тот же. Вот уже трижды. Три петли вокруг меня. Ладно. Я их могу разорвать в любой миг, если захочу.

– Потому что вы не откладываете. – Мистер Дизи поднял вверх палец. – Вы еще не знаете, что такое деньги. Деньги – это власть. Вот поживете с мое. Уж я-то знаю. Если бы молодость знала. Как это там у Шекспира? «Набей потуже кошелек».

– Яго, – пробормотал Стивен.

Он поднял взгляд от праздных ракушек к глазам старого джентльмена.

– Он знал, что такое деньги, – продолжал мистер Дизи, – он их наживал. Поэт, но в то же время и англичанин. А знаете, чем англичане гордятся? Какие самые гордые слова у англичанина?

Правитель морей. Холодные, как море, глаза смотрели на пустынную бухту – повинна история – на меня и мои слова, без ненависти.

– Что над его империей никогда не заходит солнце.

– Ха! – воскликнул мистер Дизи. – Это совсем не англичанин. Это сказал французский кельт^{79}.

Он постукал своей копилкой о ноготь большого пальца.

– Я вам скажу, – объявил он торжественно, – чем он больше всего хвастает и гордится: «Я никому не должен».

Надо же, какой молодец.

– «Я никому не должен. Я за всю жизнь не занял ни у кого ни шиллинга». Вам понятно такое чувство? «У меня нет долгов». Понятно?

Маллигану девять фунтов, три пары носков, пару обуви, галстуки. Каррэну десять гиней. Макканну гинею. Фреду Райену два шиллинга. Темплу за два обеда. Расселу гинею, Казинсу десять шиллингов, Бобу Рейнольдсу полгинеи, Келеру три гинеи, миссис Маккернан за комнату, пять недель. Малая моя толика бессильна.^{80}

– В данный момент нет, – ответил Стивен.

Мистер Дизи от души рассмеялся, пряча свою копилку.

– Я так и думал, – сказал он весело. – Но когда-нибудь вам придется к нему прийти. Мы народ щедрый, но справедливость тоже нужна.

– Я боюсь этих громких слов, – сказал Стивен, – они нам приносят столько несчастий.^{81}

Мистер Дизи вперил суровый взгляд туда, где над камином пребывали дородные стати мужчины в клетчатом килте: Альберт Эдуард, принц Уэльский.

– Вы меня считаете старым замшелым тори, – молвил его задумчивый голос. – Со времен О’Коннелла я видел три поколения. Я помню голод. А вы знаете, что ложи оранжистов вели агитацию против унии за двадцать лет до того, как этим стал заниматься О’Коннелл, причем попы вашей церкви его клеймили как демагога? У вас, фениев, короткая память.^{82}

Вечная, славная и благоговейная память. Алмазная ложа в Армахе великолепном, заваленная трупами папистов. При оружии, в масках, плантаторы хриплыми голосами дают присягу. Черный север и истинная голубая Библия. Берегись, стриженые.^{83}

Стивен сделал легкое движение.

– В моих жилах тоже кровь бунтарей, – продолжал мистер Дизи. – По женской линии. Но прямой мой предок – сэр Джон Блэквуд^{84}, который голосовал за Унию. Мы все ирландцы, все королевичи.^{85}

– Увы, – сказал Стивен.

– Per vias rectas^[11]^{86}, – твердо произнес мистер Дизи. – Это его девиз. Он голосовал за Унию и ради этого натянул ботфорты и поскакал в Дублин из Нижнего Ардса.

Трала-лала, трала-лала,
На Дублин путь кремнист.

Деревенщина-сквайр в седле, лоснящиеся ботфорты. Славный денек, сэр Джон. Славный денек, ваша честь. День-денек… День-денек… Ботфорты болтаются, трусят в Дублин. Трала-ла-ла, трала-лала, трусят.

– Кстати, это напомнило мне, – сказал мистер Дизи. – Вы бы могли оказать мне услугу через ваши литературные знакомства. У меня тут письмо в газету. Вы не присядете на минутку, я бы допечатал конец?

Он подошел к письменному столу у окна, подвинул дважды свой стул и перечел несколько слов с листа, заправленного в пишущую машинку.

– Присаживайтесь. Прошу меня извинить, – сказал он через плечо. – Законы здравого смысла. Одну минутку.

Вглядываясь из-под косматых бровей в черновик возле своего локтя и бормоча про себя, он принялся тукать по тугим клавишам машинки, медленно, иногда отдуваясь, когда приходилось возвращать валик, чтобы стереть опечатку.

Стивен бесшумно уселся в присутствии августейшей особы. Развешанные по стенам в рамках, почтительно застыли изображенья канувших в Лету лошадей, уставив кверху кроткие морды: Отпор лорда Гастингса, Выстрел герцога Вестминстерского, Цейлон герцога Бофора, взявший Парижский приз в 1866 году. На седлах – легкие жокеи в чутком ожиданье сигнала. Он следил за их состязанием, поставив на королевские цвета, и сливал свои крики с криками канувших в Лету толп.

– Точка, – дал указание клавишам мистер Дизи. – Однако скорейшее разрешение этого важного вопроса…

Куда Крэнли меня привел, чтобы разом разбогатеть; таскались за его фаворитами средь грязью заляпанных бреков, орущих букмекеров у стоек, трактирной вони, месива под ногами. Один к одному на Честного Мятежника, на остальных десять к одному! Мимо жуликов, мимо игроков в кости спешили мы вслед за копытами, картузами и камзолами, и мимо мяснолицей зазнобы мясника, жадно всосавшейся в апельсин.^{87}

Пронзительные крики донеслись с поля и трель свистка.

Еще гол. Я среди них, в свалке их борющихся тел, на турнире жизни. Ты хочешь сказать, тот маменькин сынок, заморыш со слегка осовелым видом? Турниры. Время при ударе дает отдачу, за удар ударом. Турниры, грязь и рев битв, застывшая предсмертная блевотина убитых, вопль копий, наживленных кровавыми человечьими кишками.

– Готово, – произнес мистер Дизи, вставая с места.

Он подошел к столу, скрепляя вместе свои листки. Стивен тоже поднялся.

– Я тут все выразил в двух словах, – сказал мистер Дизи. – Это насчет эпидемии ящура. Взгляните бегло, пожалуйста. Вопрос бесспорный.

Позволю себе вторгнуться на ваши уважаемые столбцы. Пресловутая политика невмешательства, которая столь часто в нашей истории. Наша скототорговля. Судьба всех наших старинных промыслов. Ливерпульская клика, похоронившая проект Голуэйского порта.^{88} Европейские конфликты. Перевозки зерна через узкие проливы. Завидная невозмутимость ведомства земледелия. Не грех вспомнить классиков. Кассандра. От женщины, не блиставшей добродетелью^{89}. Перейдем к сути дела.

– Я выражаюсь напрямик, вы согласны? – спросил мистер Дизи у читавшего Стивена.

Эпидемия ящура. Известен как препарат Коха. Сыворотка и вирус. Процент вакцинированных лошадей. Эпизоотии. Императорские конюшни в Мюрцштеге, Нижняя Австрия. Квалифицированные ветеринары. Мистер Генри Блэквуд Прайс. Любезное предложение беспристрастной проверки. Законы здравого смысла. Вопрос чрезвычайно важен. Взять быка за рога в прямом и переносном смысле. Позвольте поблагодарить за предоставленную возможность.

– Я хочу, чтобы это напечатали и прочли, – сказал мистер Дизи. – Вот увидите, при следующей же вспышке они наложат эмбарго на ирландский скот. А болезнь излечима. И ее лечат. Как пишет мне родственник, Блэквуд Прайс, в Австрии специалисты научились бороться с ней и надежно вылечивают. Они предлагают приехать к нам. Я пробую найти ходы в ведомстве. Сейчас попытаюсь привлечь газеты. Но всюду столько препятствий… столько интриг… закулисных происков, что…

Подняв указательный палец, он, прежде чем продолжать, погрозил им стариковато в воздухе.

– Помяните мои слова, мистер Дедал, – сказал он. – Англия в когтях у евреев. Финансы, пресса: на всех самых высоких постах. А это признак упадка нации. Всюду

Читать онлайн «ULYSSES» автора Joyce James — RuLit

BY THE SAME AUTHOR

Chamber Music

Dubliners

A Portrait of the Artist as a Young Man

Exile

(Jonathan Cape)

Pomes Penyeach

Finnegans Wake

(Faber Faber)

Stephen Hero

(posthumous: Jonathan Cape)

In a letter to Harriet Shaw Weaver, James Joyce wrote of the first edition of Ulysses, СI am extremely irritated by all the printerТs errors. Are these to be perpetuated in future editions? I hope not.Т

JoyceТs hope was not fulfilled until 1986, when a critical edition of the work appeared, the fruit of seven yearsТ textual research by a team of scholars led by Professor Hans Walter Gabler of the Department of English Philology at the University of Munich; they had returned to the original manuscripts, drafts and proofs of the 1922 first edition in order to reconstruct as closely as possible the creative process by which Joyce wrote Ulysses. Corrections to thousands of СaccidentalsТ of punctuation, spelling and emphasis illuminate previously obscure passages and throw the theme of the most significant novel of the twentieth century into sharp relief.

Here is Ulysses as James Joyce wrote and revised it.

This unabridged edition incorporates the internationally recognised system of line numbers for critical reference.

– Come up, Kinch! Come up, you fearful jesuit!

* Stately, plump Buck Mulligan came from the stairhead, bearing a bowl of lather on which a mirror and a razor lay crossed. A yellow dressinggown, ungirdled, was sustained gently behind him by the mild morning air. He held the bowl aloft and intoned:

— Introibo ad altare Dei .

Halted, he peered down the dark winding stairs and called up coarsely:

– Come up, Kinch! Come up, you fearful jesuit!

Solemnly he came forward and mounted the round gunrest. He faced about and blessed gravely thrice the tower, the surrounding land and the awaking mountains. Then, catching sight of Stephen Dedalus, he bent towards him and made rapid crosses in the air, gurgling in his throat and shaking his head. Stephen Dedalus, displeased and sleepy, leaned his arms on the top of the staircase and looked coldly at the shaking gurgling face that blessed him, equine in its length, and at the light untonsured hair, grained and hued like pale oak.

Buck Mulligan peeped an instant under the mirror and then covered the bowl smartly.

– Back to barracks! he said sternly.

He added in a preacher’s tone:

– For this, O dearly beloved, is the genuine christine: body and soul and blood and ouns. Slow music, please. Shut your eyes, gents. One moment. A little trouble about those white corpuscles. Silence, all.

He peered sideways up and gave a long slow whistle of call, then paused awhile in rapt attention, his even white teeth glistening here and there with gold points. Chrysostomos. Two strong shrill whistles answered through the calm.

– Thanks, old chap, he cried briskly. That will do nicely. Switch off the current, will you?

He skipped off the gunrest and looked gravely at his watcher, gathering about his legs the loose folds of his gown. The plump shadowed face and sullen oval jowl recalled a prelate, patron of arts in the middle ages. A pleasant smile broke quietly over his lips.

– The mockery of it! he said gaily. Your absurd name, an ancient Greek!

He pointed his finger in friendly jest and went over to the parapet, laughing to himself. Stephen Dedalus stepped up, followed him wearily halfway and sat down on the edge of the gunrest, watching him still as he propped his mirror on the parapet, dipped the brush in the bowl and lathered cheeks and neck.

Buck Mulligan’s gay voice went on.

– My name is absurd too: Malachi Mulligan, two dactyls. But it has a Hellenic ring, hasn’t it? Tripping and sunny like the buck himself. We must go to Athens. Will you come if I can get the aunt to fork out twenty quid?

He laid the brush aside and, laughing with delight, cried:

– Will he come? The jejune jesuit!

Ceasing, he began to shave with care.

– Tell me, Mulligan, Stephen said quietly.

– Yes, my love?

– How long is Haines going to stay in this tower?

Buck Mulligan showed a shaven cheek over his right shoulder.

– God, isn’t he dreadful? he said frankly. A ponderous Saxon. He thinks you’re not a gentleman. God, these bloody English! Bursting with money and indigestion. Because he comes from Oxford. You know, Dedalus, you have the real Oxford manner. He can’t make you out. O, my name for you is the best: Kinch, the knifeblade.

He shaved warily over his chin.

– He was raving all night about a black panther, Stephen said. Where is his guncase?

– A woful lunatic! Mulligan said. Were you in a funk?

– I was, Stephen said with energy and growing fear. Out here in the dark with a man I don’t know raving and moaning to himself about shooting a black panther. You saved men from drowning. I’m not a hero, however. If he stays on here I am off.

Buck Mulligan frowned at the lather on his razorblade. He hopped down from his perch and began to search his trouser pockets hastily.

– Scutter! he cried thickly.

He came over to the gunrest and, thrusting a hand into Stephen’s upper pocket, said:

– Lend us a loan of your noserag to wipe my razor.

Stephen suffered him to pull out and hold up on show by its corner a dirty crumpled handkerchief. Buck Mulligan wiped the razorblade neatly. Then, gazing over the handkerchief, he said:

– The bard’s noserag! A new art colour for our Irish poets: snotgreen. You can almost taste it, can’t you?

He mounted to the parapet again and gazed out over Dublin bay, his fair oakpale hair stirring slightly.

ЧGod! he said quietly. Isn’t the sea what Algy calls it: a great sweet mother? The snotgreen sea. The scrotumtightening sea. Epi oinopa ponton. Ah, Dedalus, the Greeks! I must teach you. You must read them in the original. Thalatta! Thalatta! She is our great sweet mother. Come and look.

Stephen stood up and went over to the parapet. Leaning on it he looked down on the water and on the mailboat clearing the harbourmouth of Kingstown.

– Our mighty mother! Buck Mulligan said.

He turned abruptly his grey searching eyes from the sea to Stephen’s face.

– The aunt thinks you killed your mother, he said. That’s why she won’t let me have anything to do with you.

– Someone killed her, Stephen said gloomily.

– You could have knelt down, damn it, Kinch, when your dying mother asked you, Buck Mulligan said. I’m hyperborean as much as you. But to think of your mother begging you with her last breath to kneel down and pray for her. And you refused. There is something sinister in you ….

He broke off and lathered again lightly his farther cheek. A tolerant smile curled his lips.

– But a lovely mummer! he murmured to himself. Kinch, the loveliest mummer of them all!

He shaved evenly and with care, in silence, seriously.

Stephen, an elbow rested on the jagged granite, leaned his palm against his brow and gazed at the fraying edge of his shiny black coatsleeve. Pain, that was not yet the pain of love, fretted his heart. Silently, in a dream she had come to him after her death, her wasted body within its loose brown graveclothes giving off an odour of wax and rosewood, her breath, that had bent upon him, mute, reproachful, a faint odour of wetted ashes. Across the threadbare cuffedge he saw the sea hailed as a great sweet mother by the wellfed voice beside him. The ring of bay and skyline held a dull green mass of liquid. A bowl of white china had stood beside her deathbed holding the green sluggish bile which she had torn up from her rotting liver by fits of loud groaning vomiting.

Buck Mulligan wiped again his razorblade.

– Ah, poor dogsbody! he said in a kind voice. I must give you a shirt and a few noserags. How are the secondhand breeks?

– They fit well enough, Stephen answered.

Buck Mulligan attacked the hollow beneath his underlip.

– The mockery of it, he said contentedly. Secondleg they should be. God knows what poxy bowsy left them off. I have a lovely pair with a hair stripe, grey. You’ll look spiffing in them. I’m not joking, Kinch. You look damn well when you’re dressed.

– Thanks, Stephen said. I can’t wear them if they are grey.

– He can’t wear them, Buck Mulligan told his face in the mirror. Etiquette is etiquette. He kills his mother but he can’t wear grey trousers.

Книга Улисс — читать онлайн

Джеймс Джойс

Улисс

Эпизод 1[1]

Он поднял чашку перед собою и возгласил[3]:

– Introibo ad altare Dei[4].

Остановясь, он вгляделся вниз, в сумрак винтовой лестницы, и грубо крикнул:

– Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!

Бык Маллиган заглянул под зеркальце и тут же опять прикрыл чашку.

– По казармам! – скомандовал он сурово.

И пастырским голосом продолжал:

– Спасибо, старина, – живо откликнулся он. – Так будет чудненько. Можешь выключать ток!

– Смех да и только, – сказал он весело. – Это нелепое твое имя, как у древнего грека.

Веселый голос Быка Маллигана не умолкал:

Он положил помазок и в полном восторге воскликнул:

– Это он-то поедет? Изнуренный иезуит.

Оборвал себя и начал тщательно бриться.

– Послушай, Маллиган, – промолвил Стивен негромко.

– Да, моя радость?

– Долго еще Хейнс будет жить в башне?

Бык Маллиган явил над правым плечом свежевыбритую щеку.

Он выбривал с усердием подбородок.

– Всю ночь бредил про какую-то черную пантеру, – проговорил Стивен. – Где у него ружье?

– Совсем малый спятил, – сказал Маллиган. – А ты перетрусил не на шутку?

– Драла! – пробормотал он сквозь зубы.

Вернувшись к площадке, он запустил руку в верхний карман Стивена и сказал:

– Позвольте одолжиться вашим сморкальником, вытереть нашу бритву.

– Господи! – сказал он негромко. – Как верно названо море у Элджи: седая нежная мать! Сопливо-зеленое море. Яйцещемящее море. Эпи ойнопа понтон.[8]Ах, эти греки, Дедал. Надо мне тебя обучить. Ты должен прочесть их в подлиннике. Талатта! Талатта ![9] Наша великая и нежная мать[10]. Иди сюда и взгляни.

– Наша могущественная мать, – произнес Бык Маллиган.

Внезапно он отвел взгляд от моря и большими пытливыми глазами посмотрел Стивену в лицо.

– Кто-то ее убил, – сумрачно бросил Стивен.

Оборвал себя и начал намыливать другую щеку. Всепрощающая улыбка тронула его губы.

– Но бесподобный комедиант! – шепнул он тихонько. – Клинк, бесподобнейший из комедиантов.

Он брился плавно и осмотрительно, в истовом молчании.

Бык Маллиган заново обтер бритву.

– Как будто впору, – отвечал Стивен.

Бык Маллиган атаковал ложбинку под нижней губой.

Читать книгу «Улисс»📚 онлайн полностью — Джеймс Джойс

^{1}

Издательство Иностранка®

* * *

I. Телемахида

1. Телемак

^{2}

– Introibo ad altare Dei^[1].

Остановясь, он вгляделся вниз, в сумрак винтовой лестницы, и грубо крикнул:

– Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!

Торжественно он проследовал вперед и взошел на круглую орудийную площадку^{5}. Обернувшись по сторонам, он с важностью троекратно благословил башню, окрестный берег и пробуждающиеся горы. Потом, увидев Стивена Дедала, наклонился к нему и начал быстро крестить воздух, булькая горлом и подергивая головой. Стивен Дедал, недовольный и заспанный, облокотясь на последнюю ступеньку, холодно смотрел на дергающееся булькающее лицо, что благословляло его, длинное как у лошади, и на бестонзурную шевелюру, белесую, словно окрашенную под светлый дуб.

Бык Маллиган заглянул под зеркальце и тут же опять прикрыл чашку.

– По казармам! – скомандовал он сурово.

И пастырским голосом продолжал:

– Спасибо, старина, – живо откликнулся он. – Так будет чудненько. Можешь выключать ток!

Он соскочил с площадки и с важностью поглядел на своего зрителя, собирая у ног складки просторного халата. Жирное затененное лицо и тяжелый овальный подбородок напоминали средневекового прелата^{6}, покровителя искусств. Довольная улыбка показалась у него на губах.

– Смех да и только, – сказал он весело. – Это нелепое твое имя, как у древнего грека.

Веселый голос Быка Маллигана не умолкал:

Он положил помазок и в полном восторге воскликнул:

– Это он-то поедет? Изнуренный иезуит.

Оборвал себя и начал тщательно бриться.

– Послушай, Маллиган, – промолвил Стивен негромко.

– Да, моя радость?

– Долго еще Хейнс будет жить в башне?

Бык Маллиган явил над правым плечом свежевыбритую щеку.

Он выбривал с усердием подбородок.

– Всю ночь бредил про какую-то черную пантеру, – проговорил Стивен. – Где у него ружье?

– Совсем малый спятил, – сказал Маллиган. – А ты перетрусил не на шутку?

– Еще бы, – произнес Стивен с энергией и нарастающим страхом. – В кромешном мраке, с каким-то незнакомцем, который стонет и бредит, что надо застрелить пантеру. Ты спасал тонущих^{7}. Но я, знаешь ли, не герой. Если он тут останется, я ухожу.

– Драла! – пробормотал он сквозь зубы.

Вернувшись к площадке, он запустил руку в верхний карман Стивена и сказал:

– Позвольте одолжиться вашим сморкальником, вытереть нашу бритву.

– Наша могущественная мать, – произнес Бык Маллиган.

Внезапно он отвел взгляд от моря и большими пытливыми глазами посмотрел Стивену в лицо.

– Кто-то ее убил, – сумрачно бросил Стивен.

Оборвал себя и начал намыливать другую щеку. Всепрощающая улыбка тронула его губы.

– Но бесподобный комедиант! – шепнул он тихонько. – Клинк, бесподобнейший из комедиантов.

Он брился плавно и осмотрительно, в истовом молчании.

Бык Маллиган заново обтер бритву.

– Как будто впору, – отвечал Стивен.

Бык Маллиган атаковал ложбинку под нижней губой.

– Спасибо, – ответил Стивен. – Если они серые, я их не могу носить.

Он сложил аккуратно бритву и легкими касаньями пальцев ощупал гладкую кожу.

Стивен перевел взгляд с залива на жирное лицо с мутно-голубыми бегающими глазами^{16}.

– На, полюбуйся-ка на себя, горе-бард! – сказал он.

Снова залившись смехом, он убрал зеркальце из-под упорного взгляда Стивена.

Отступив и показывая на зеркало, Стивен с горечью произнес:

– Вот символ ирландского искусства. Треснувшее зеркало^{20} служанки.

Еще выпад отбит. Скальпель художника страшит его, как меня докторский. Хладная сталь пера.

Рука Крэнли. Его рука.^{22}

Прочтите «Улисс» Джеймса Джойса, прочтите бесплатно на ReadCentral.com
ЕГО РОДНЫЙ ДОРИК
Луна, — сказал профессор МакХью. Он забыл Гамлета.
Которая окутывает всю перспективу и ждет, пока светящийся шар сияет луна, освещая ее серебряным сиянием …
О! Мистер Дедал воскликнул, издавая безнадежный стон. Дерьмо и лук! Достаточно, Нед. Жизнь слишком коротка.
Он снял шелковую шляпу и, дуя нетерпеливо выкинув густые усы, валлийский волосы сгребающими пальцами.
Нед Ламберт отбросил газету, посмеиваясь от восторга. Мгновение после хриплого хохот профессора МакХью небритое черное в очках лицо.
Рыхлый Дау! воскликнул он.
ЧТО СКАЗАЛА ПРОМЫВКА
Все очень хорошо, чтобы издеваться над этим сейчас в холодная печать, но идет вниз, как горячий пирог. Он тоже был в пекарне, не так ли? Почему они называют его Дохи Доу. Пернатое гнездо ну так или иначе. Дочь помолвлена с этим парнем налоговая контора с мотором.Зацепил это хорошо. Развлечения. Открытый дом. Большой выброс. Wetherup всегда так говорил. Получить захват их животом.
Внутренняя дверь открылась с силой и алое клювое лицо, увенчанное гребнем пернатых волосы, вонзились. Смелые голубые глаза смотрели про них и резкий голос спросил:
Что это?
А вот и притворство сам оруженосец! — величественно сказал профессор МакХью.
Getonouthat, ты чертов старый педагог! — признался редактор.
Пойдем, Нед, мистер Дедал сказал, надевая шляпу. Я должен выпить после этого.
Напиток! — воскликнул редактор. Без напитков служил перед мессой.
Тоже верно, сказал мистер Дедал, из. Давай, Нед.
Нед Ламберт выскользнул из-за стола. Голубые глаза редактора устремились к мистеру Блуму. лицо, затененное улыбкой.
Вы присоединитесь к нам, Майлз? Нед Ламберт спросил.
НАЗНАЧЕННЫЕ БИТВЫ ОТЗЫВАЕТСЯ
Ополчение Северной Корк! то — закричал редактор, шагая к камину.Мы выигрывал каждый раз! Северный Корк и испанские офицеры!
Где это было, Майлз? — спросил Нед Ламберт, задумчиво взглянув на свою носки.
В Огайо! — крикнул редактор.
Так оно и было, — согласился Нед Ламберт.
Выйдя в обморок, он прошептал Дж. Дж. О’Моллою:
Зажигательные приспособления. Печальный случай.
Огайо! редактор кукарекал в высоких частотах с его поднятого алого лица.
Мой Огайо!
Идеальный кретик! — сказал профессор.Длинный, короткий и длинный.
О, АРФ ЭОЛИАНСКИЙ!
Он взял катушку зубной нити из карман жилета и, отломив кусок, зазвенел это ловко между двумя и двумя его громкими немытыми зубы.
Бингбэнг, бэнгбэнг.
Мистер Блум, увидев чистое побережье, направился к внутреннему дверь.
Минутку, мистер Кроуфорд, сказал он. Я просто хочу позвонить по поводу объявления.
Он вошел.
А как насчет того лидера? этим вечером? — спросил профессор МакХью, подходя к редактор и крепко кладет руку ему на плечо.
Все будет хорошо, Майлз Кроуфорд сказал более спокойно. Никогда не волнуйся.
Привет, Джек. Ничего страшного.
Добрый день, Майлз, Дж. Дж. — сказал О’Моллой, позволяя страницам, которые он держал, ускользнуть. безвольно вернуться к файлу. Это мошенничество в Канаде случай на сегодня?
Внутри зажужжал телефон.
Twentyeight … Нет, двадцать … Двойная четверка … Да.
МЕСТО ПОБЕДИТЕЛЯ
Ленехан вышел из внутреннего офиса со СПОРТОМ ткани.
Кому нужен мертвый сертификат на Золотой кубок? он спросил. Скипетр с О.
Безумный.
Он бросил салфетки на стол.
Крики босоногих газетчиков в зал подбежал и дверь распахнулась.
Тише, — сказал Ленехан. Я слышу топот.
Профессор МакХью пересек комнату и схватил съежившегося ежа за воротник пока остальные выскочили из холла по шаги. Ткани зашуршали на сквозняке, мягко плавал в воздухе синие каракули и под стол упал на землю.
Это был не я, сэр. Это было здоровяк толкнул меня, сэр.
Выкинь его и закрой — дверь, — сказал редактор. Ураган дует.
Ленехан начал ласкать ткани с пола, кряхтя, когда он дважды наклонился.
В ожидании гонок — особенный, сэр, — сказал газетчик. Это был Пэт Фаррелл толкнул меня, сэр.
Он указал на два лица, вглядывающихся в дверной косяк.
Его, сэр.
Вон с вами, профессор МакХью сказал грубо.
Он вытолкнул мальчика и хлопнул дверью.
Дж. Дж. О’Моллой с треском перевернул файлы, бормоча, ищу:
Продолжение на шестой странице, четвертая колонка.
Да, Evening Telegraph здесь, мистер Блум позвонил из внутреннего офиса. Босс …? Да, Телеграф … Куда? Ага! Какие аукционные залы? … Ага! Понятно … Верно. Я поймаю ему.
СОТРУДНИЧЕСТВО ПРОИСХОДИТ
Колокол снова зазвенел, когда он позвонил выкл.Он быстро вошел и наткнулся на Ленехана. который боролся со второй тканью.
Простите, мсье , — сказал Ленехан, на мгновение схватив его и сделав гримаса.
Моя вина, сказал мистер Блум, страдает его хваткой. Вы ранены? Я в спешке, спешу.
Колено, сказал Ленехан.
Он скривился и заскулил, потирая колено:
Накопление anno Domini .
Простите, сказал мистер Блум.
Он подошел к двери и, придерживая ее приоткрытый, остановился. Дж. Дж. О’Моллой ударил по тяжелые страницы закончились. Шум двух пронзительных голосов, mouthorgan, эхом разнесенный в голом коридоре из газетчиков на корточках на пороге:
Мы мальчики из Уэксфорда
Кто боролся сердцем и рукой.
EXIT BLOOM
Я просто бегу на прогулку холостяка, сказал мистер Блум, о это объявление Киза. Хочу это исправить. Мне говорят, что он там, у Диллона.
Мгновение он смотрел нерешительно в их лица. Редактор, который, опираясь на каминную полку, подперев голову рукой, внезапно вытянул
Ulysses: James Joyce: Free Download, Borrow, and Streaming: Internet Archive
Librivox, запись Ulysses Джеймса Джойса. Читают волонтеры Librivox.
«Улисс » Джеймса Джойса, все еще считающийся одним из самых радикальных произведений художественной литературы ХХ века, положил начало эре современного романа.Повествование основано на «Одиссее » Гомера, повествование следует за Леопольдом Блумом и рядом других персонажей в течение обычного дня, 24 часа в Дублине, 16 июня 1904 года. Текст плотный и сложный, но идеально подходит для устной речи. чтение, наполненное языковыми уловками, каламбурами и шутками, потоком сознания и непристойностью.
ПРИМЕЧАНИЕ: Из-за характера этого проекта были отклонения от обычных процедур LibriVox: поощрялся фоновый шум, похожий на паб, а также чтения творческих групп; и никакого редактирования не требовалось, поэтому местами есть некоторые случайные отклонения от исходного текста… Осторожно, слушатель! .
Слушателям, которые предпочитают более обычную запись, предлагается загрузить версию 2.
Для получения дополнительной информации, включая ссылки на аудиокнигу M4B, онлайн-текст, информацию для читателей, RSS-каналы, обложку компакт-диска или другие форматы (если они доступны), перейдите на страницу каталога LibriVox для этой записи. Чтобы получить больше бесплатных аудиокниг или стать добровольным читателем, посетите librivox.org. Рецензент: Bamboowood — любимый — 7 апреля 2017 г.
Тема: Очень жаль честных волонтеров Я был поражен тем, как была сделана запись, и еще больше тем, что она хранилась здесь для публики.Это было позором не только для литературного гиганта, но и для других, которые убедили меня, что этот форум archive.org предназначен для людей, которые считают, что делиться плодами своих усилий и талантов здесь — достойное дело. Рецензент: Точный — любимый — 18 июня 2015 г.
Тема: Эксперимент по производительности, а не аудиокнига
Без обид на людей, которые это сделали, но это не аудиокнига.Аспект экспериментирования сделал его бесполезным как таковой. Возможно, было интересно присутствовать на серии подобных живых выступлений, но в качестве аудиокниги это просто не работает. Половина огромного времени, которое он занимает, заполняется звуками, как будто люди перемещают мебель, музыкант играет на скрипке, и долгие-долгие паузы, все из которых излишни и раздражают. Кроме того, громкость очень непостоянна. Один из рецензентов поставил пять звезд, потому что все остальные были такими мелочами, что, я думаю, говорит вам достаточно о качестве этих записей: единственный хороший отзыв был дан из жалости.
Рецензент: пишущий слепой — любимый — 16 июня 2015 г.
Тема: Ужасное представление Рецензент: Tauntonlake — любимый — 19 апреля 2013 г.
Тема: Чертовски ужасно! Избегайте этого крушения поезда любой ценой !!
Пришлось выключить, показания были ужасными.это буквально вызвало у меня головную боль.
Рецензент: Marmenta — любимый 2 августа 2012 г.
Тема: Вот Это Да!
Глава 18 была записана и отредактирована как PURE GENIUS!
Рецензент: CasualListener — любимый — 7 марта 2009 г.
Тема: Пропустить Это действительно не годится.Помимо глав, которые читает Кара Шалленберг, которая всегда старается передать свои записи профессионально, и некоторых других, это чтение действительно не предназначено для любого слушателя. Читатели могли действительно повеселиться во время записи, но с тем же успехом они могли вообще не записывать свой голос. Я думаю, что главная проблема заключалась не в редактировании спотыканий, повторов и ошибок плюс запись в шумной обстановке (в главе 4 читателям приходится кричать, чтобы их голос был более четким из-за шума.Как это должно улучшить запись? Это вообще смешно?).
Я думаю, что записка должна быть следующей: «это было плохо записано и даже не отредактировано (Бог знает почему), слушатель, будь осторожен!», Это было бы более искренним.
Пропустите со вздохом, надеясь, что какой-нибудь librovoxer сделает соло-чтение этой великой книги с гарантированно используемыми записями librivox превосходного качества.
Рецензент: трясогузка — любимый — 24 февраля 2009 г.
Тема: Немного ужасно
Это прочтение — оскорбление литературного гиганта.Позор всем, что вы заявили об этом преступлении.
Рецензент: катекатекате — любимый — 22 февраля 2009 г.
Тема: ОЧЕНЬ сложно слушать
Во-первых, тот, кто играет на скрипке, откровенно ужасен. Смена читателей, которые на самом деле не могут читать текст, делает его еще более ужасным для прослушивания. Я отказался от пятнадцати минут, когда больше не мог терпеть. Ожидание, когда читатели пройдут через комнату, смеются и не смогут прочесть слова, просто делает это смешным и оскорбительным для одного из величайших романов, когда-либо написанных.
Рецензент: librivoxbooks — любимый любимый любимый — 13 ноября 2007 г.
Тема: слушатель, будьте осторожны как говорится в предупреждении: «Из-за характера этого проекта обычные процедуры LibriVox были отклонены: поощрялся фоновый шум, похожий на паб, а также чтения творческой группы; и редактирование не требовалось, поэтому в некоторых местах может быть некоторые случайные отклонения от исходного текста… Слушатель, будьте осторожны! «
, возможно, разрабатываются, чтобы сделать более четкое исполнение.
Рецензент: дер Китти кошка — — 13 ноября 2007 г.
Тема: Ирландская литература Прежде всего, это ирландская литература.
Меня не волнует, насколько это экспериментально эти люди думают, это очень сложно слушать.
Поскольку Джойс писал в стиле, который указывал на то, что он хотел бы прочитать это вслух, это было бы намного легче слушать.
Это полная шутка и, откровенно говоря, немного оскорбительная. Если вы собираетесь экспериментировать, вероятно, лучше не связываться с первоначальными намерениями автора.
Здесь нет места для импровизации, но импровизация должна создавать у аудитории впечатление, будто исполнители действительно знают, о чем говорят.
Рецензент: mknyc — любимый — 14 августа 2007 г.
Тема: Чрезвычайно разочаровывает
Предупреждаем — дело не только в фоновом шуме и т. Д., как было предложено. Серия читателей, меняющихся каждые 3-4 минуты, дезориентирует. Некоторых, казалось бы, это не заботит — это может быть для них просто забавой, но как вы можете попасть в поток книги, когда предложение повторяется иногда три или четыре раза, пока они не поймут его «правильно»? (а иногда они сдаются). Я уважаю усилия, но их нельзя слушать.
Рецензент: rita1075 — любимый 17 июня 2007 г.
Тема: Хорошая запись
Веселая, уникальная интерпретация одного из шедевров английской литературы!
UlyssesGuide.com
Один из величайших шедевров человечества, Ulysses Джеймса Джойса, прославляет силу духа, необходимую для того, чтобы выдерживать испытания повседневной жизни, исследуя модели человеческого мышления, а также поощряя понимание различий между людьми. Написанный в революционном стиле, роман бросает вызов условностям и ограничениям языка.
Как известно, в этой книге мало что происходит, но вся жизнь содержится на ее страницах. Сюжетно роман изображает события одного дня (16 июня 1904 г.) в небольшом европейском городе (Дублин, Ирландия), главным образом через сознание двух мужчин (Стивен Дедал, 22 года, и Леопольд Блум, 38 лет). .Проходит девятнадцать часов.
Стивен завтракает со своими соседями по комнате, ведет класс, гуляет, участвует в научных беседах с другими интеллектуалами, напивается, идет в бордель, и его нокаутируют за то, что он небрежно разговаривает с воинственным британским солдатом (Ирландия находится под Английское правило). О, и Стивена не дает покоя недавняя смерть его матери, за которую он отказался молиться из-за своего отказа от религии.
Мистер Блум готовит завтрак для себя и своей жены Молли, бегает по делам в городе, посещает похороны, занимается бизнесом (работает в рекламе), обедает, вступает в политический спор с ирландским националистом в пабе. , «отдыхает» на пляже на закате час, посещает родильный дом, где у друга рожают, пересекает дорожки с пьяным Стивеном и решает, что ему следует присмотреть за ним.О, и жена Блум занимается сексом с другим мужчиной днем. И Блум об этом знает.
Переживая эти события посредством внутреннего монолога этих персонажей, мы получаем доступ к неотфильтрованным мыслям Стивена и Блума о людях и местах, с которыми они сталкиваются, их воспоминаниям о прошлых радостях и страданиях и их опасениях по поводу будущего. Даже самые ничем не примечательные моменты (глоток вина или подслушивание проезжающего велосипедиста) могут вызвать замечательную литературную экспрессию.
Чтение (и, в конечном счете, завершение) этого романа требует некоторой самоотдачи, вознаграждение того стоит. Этот веб-сайт призван смягчить некоторые из проблем, связанных с этой книгой, путем поддержки и информирования читателя. Этот сайт ни в коем случае не является исчерпывающим исследованием романа, но я надеюсь предложить несколько идей, которые могут заинтересовать преданных Джойсанов, ориентируя большую часть контента на впервые читающего «Улисс » .
a Очистите перед прочтением «Улисса» Джойса
«Одиссея » начинается с Телемаха, сына-подростка Одиссея, сидящего среди толпы женихов, которые окружают его дом в надежде выиграть руку Пенелопы в повторном браке.Телемах, еще мальчик, пассивно сидит рядом, пока эти люди едят еду его семьи и пьют вино.
После победы в Троянской войне с помощью хитрого трюка с троянским конем Одиссей слишком долго возвращался домой, и многие подозревают, что он умер в море; однако нет никаких новостей или доказательств его кончины.
Афина спускается с горы Олимп, чтобы вдохновить Телемаха достичь совершеннолетия и выступить против этих узурпаторов. Он делает это, созывая собрание и говоря жениху покинуть его дом.Они этого не делают. Он отправляется в плавание, чтобы собрать сведения о своем отце и его неизвестном местонахождении. Он навещает царей Нестора и Менелая, старых друзей его отца.
Король Нестор не может дать ему окончательных ответов относительно своего отца, но ускоряет его по пути к царю Менелаю в Спарте. Менелай сообщает Телемаху, что он узнал от Протея, изменяющего форму Морского Старика, что Одиссей жив, но находится в плену у Калипсо.
«Одиссея» затем переходит к повествовательной перспективе самого Одиссея, пойманного в ловушку на острове нимфы Калипсо.Зевс посылает Гермеса приказать его освободить, что она неохотно позволяет. Увидев Одиссея в море, Посейдон терпит кораблекрушение в земле феаков. Измученный, грязный и голый, Одиссей вымывает на берег, где его находит принцесса Навсикая, которая омывает его, предлагает ему передышку и восстановление. В стране феаков Одиссей рассказывает о своих многочисленных приключениях с тех пор, как покинул Трою после победы в войне. Эти приключения включают в себя перехитрить гигантского циклопа, провести год с ведьмой Цирцеей (которая превратила его людей в свиней), его путешествие в Аид (страну мертвых), спасение своих людей от заразительной летаргии страны Лотоса. — Пожиратели, его встречи с людоедами-лестригонами, плавание между скалами Сциллы и водоворотом Харибды (два морских чудовища) и противостояние чарам сирен.
Одиссей в конце концов переодетым возвращается домой, на Итаку, где его дворец по-прежнему кишит женихами. Он воссоединяется со своим теперь уже зрелым сыном Телемахом и открывается своему верному свинопасу Евмею, оба из которых сражаются на его стороне, когда он убивает женихов, возвращая свое Королевство и свою жену Пенелопу.
Несколько выдающихся тем
Искупление отца и сына
Достижение совершеннолетия
Остроумие и сообразительность
Мускулистый героизм
9302 9302 9302 9302 9305
9302 Наставничество
Возвращение домой
Послушайте, как Джеймс Джойс читает книги «Улисс» и «Поминки по Финнегану»
Если вы поклонник Джеймса Джойса, найдите секунду, чтобы поблагодарить Сильвию Бич.Американская эмигрантка, живущая в Париже, Бич владела книжным магазином Shakespeare and Company, который опубликовал книгу Джойса Ulysses в 1922 году. Она также убедила автора записать отрывки из двух его самых известных книг.
Улисс : Эол (1924)
В 1924 году, по настоянию Бича, Джойс сделал запись своего модернистского монстра Ulysses — единственного из существующих на сегодняшний день.
Бич заказал сеанс записи с His Masters Voice, который проходил в пригороде Парижа.Джойс решила прочитать речь Джона Тейлора из эпизода с Эолусом. Однако он нервничал и неделями готовился. (Джойсу пришлось запомнить отрывок, потому что катаракта в его левом глазу сделала чтение почти невозможным.) Первая попытка Джойса не удалась. Его вторая попытка, однако, звучала так:
.
Следуйте инструкциям ниже.
Он начал:
— Господин председатель, дамы и господа! С большим восхищением я выслушал замечания, адресованные молодежи Ирландии, сделанные моим ученым другом.Мне казалось, что я был перенесен в страну, далекую от этой страны, в эпоху, далекую от этой эпохи, что я стоял в Древнем Египте и что я слушал речь первосвященника этой страны, обращенную к молодым Моисей.
Его слушатели держали сигареты наготове, чтобы услышать, их дым поднимался хрупкими стеблями, расцветавшими вместе с его речью. . Грядут благородные слова. Берегись. Не могли бы вы сами попробовать свои силы?
— И мне показалось, что я слышал голос того египетского первосвященника, повышенный тоном подобным высокомерию и подобной гордости.Я слышал его слова, и мне открылось их значение.
От Отцов
Мне было открыто, что те вещи хороши, которые, тем не менее, испорчены, которые ни в высшей степени хороши, ни в том, что они не хороши, не могут быть испорчены. Ах, черт тебя побери! Это святой Августин.
— Почему вы, евреи, не примете наш язык, нашу религию и нашу культуру? Вы племя кочевников-пастухов; мы сильный народ. У вас нет ни городов, ни богатства: наши города — ульи человечества, а наши галеры, триремы и квадриремы, груженные всевозможными товарами, бороздят воды известного земного шара.Вы только что вышли из примитивных условий: у нас есть литература, священство, многовековая история и государство.
Нил.
Ребенок, мужчина, чучело.
У берега Нила младенцы преклоняют колени, колыбель камыша: человек, гибкий в бою: камнорогий, камнобородый, каменное сердце.
— Вы молитесь местному и малоизвестному идолу: наши храмы, величественные и таинственные, являются обителью Исиды и Осириса, Гора и Аммона Ра. Твое крепостное право, трепет и смирение: наш гром и море.Израиль слаб, и у него мало детей: Египет — воинство, и ужасны его руки. Вы называете себя бродягами и поденщиками: мир трепещет от нашего имени.
Глухая отрыжка голода прервала его речь. Он смело возвысил голос над этим:
— Но, дамы и господа, если бы молодой Моисей прислушался и принял этот взгляд на жизнь, если бы он склонил голову, склонил свою волю и склонил свой дух перед этим высокомерным увещеванием, он никогда бы не вывел избранный народ из их дома рабства и днем не следовали за столпом облачным.Он никогда бы не заговорил с Вечным среди молний на вершине горы Синая и никогда не спустился бы со светом вдохновения, сияющим на его лице и неся в своих руках скрижали закона, вырезанные на языке преступников.
Поминки по Финнегану : Анна Ливия Плюрабель (1929)
В 1929 году Бич помог познакомить Джойс с К.К. Огден, английский лингвист, который позже написал предисловие к части «Работа в процессе» Джойса — Поминки по Финнегану. Огден был основателем Ортологического института в Кембридже.В институте было самое лучшее записывающее оборудование, и Огден часто просил писателей опробовать его.
В августе 1929 года Джойс посетил Огден для записи. Он решил прочитать отрывок из «Anna Livia Plurabelle», главы, которая полна намеков на реки мира. Огден знал, что у Джойса ужасное зрение, поэтому он скопировал и увеличил текст, растягивая слова до полудюйма в высоту. Когда Джойс посмотрел на сценарий, он все еще не мог его прочитать. Предположительно ему нужен был кто-то, кто шепчет ему, чтобы не сбиться с курса.
В отличие от записи 1924 года, Джойс играет с более сильным акцентом. Согласно Центру Джеймса Джойса в Дублине, он имитировал «акцент ирландской прачки». Литературный критик Гарри Левин позже написал: «Все. . . согласен с тем, что лучшее введение в книгу [Джойса] [Поминки по Финнегану] — это услышать, как он читает ее вслух ». Судите сами:

Вот текст:
Ну, вы знаете, кеннет, или нет, или я не говорил вам, что у каждого рассказа есть сказка, и это он и она этого.Смотри, смотри, сумерки темнеют! Мои ветви высокие укореняются. И моя холодная Шер ушла Эшли. Филур? Filou! В каком возрасте? Уже поздно. Это бесконечный теперь глаз или каждый последний раз видел сабо Уотерхауса. Они разобрали его, я тяжело вздохнул. Когда они его снова соберут? О, моя спина, моя спина, мой холостяк! Я бы хотел поехать в Аш-ле-Пен. Настольный теннис! Красавица для Sexaloitez! И Concepta de Send-us-молитесь! Панг! Отжимаем одежду! Отжать росу! Годавари, верни душ! И даруй тайю милость! Мужчина.Разложим их здесь сейчас? Да, будем. Кувырок! Распространите на свой банк, а я распространю свой на свой. Флеп! Это то, что я делаю. Распространение! Это леденящий кровь. Дер пошел поднимается. Я положу несколько камней на простыни общежития. Мужчина и его невеста обнялись между ними. Иначе я бы сложил и посыпал только их. И я привяжу сюда фартук мясника. Еще достаточно. Коляски пройдут мимо. Шесть смен, десять платков, девять для хранения у огня и одна для кода, монастырские салфетки, двенадцать, одна детская шаль.- Хорошая мать Джосиф знает, — сказала она. Чья голова? Бормочут храп? Deataceas! Скажите, а теперь все ее дети? В царстве ушедшем или придет сила или слава им дальше? Allalivial, allaluvial! Некоторые здесь, больше нет, больше снова потеряли всех незнакомцев. Я слышал, что та же самая брошь Шеннонов была выдана замуж в семье в Испании. И все Dunders de Dunnes в Вайнленде Маркланда за пределами селедочного бассейна Брендана занимают девятую позицию в шляпах янгзее. И одна из бус Бидди покачивалась, пока она не собрала потерянную гору с ноготками и сапожной свечой в боковом канале водостока манзинаурри на холостяцкой аллее.Но все, что осталось последнему из Meaghers в лупе лет с префиксом и между ними, — это одна коленная пряжка и два крючка спереди. Вы скажете мне это сейчас? Я верю. Орара пор Орбе и бедный Лас Анимас! Усса, Улла, мы все умбы! Межа, разве ты не слышал это множество раз, уфер и уфер, респонд спонд? Ты поступок, ты поступок! Мне нужно, мне нужно! Это тот irrawaddyng, который я затопил в своих руках. Он почти успокаивает самые смертельные раны. Ороноко! Что у тебя за проблема? Неужели это сам великий вождь финнов в своем дзёакимоно на своей статуе верхом на высоком коне впереди него? Отец Выдр, это он сам! Йонна! Isset что? На Fallareen Common? Вы думаете об «Амфитеатре» Эстли, где бобби удерживал вас, надувая губы над белой призрачной лошадью Пепперс.Сбрось паутину с глаз, женщина, и как следует разложи белье! Я хорошо знаю твои помои. Лоскут! Ирландия трезвая, Ирландия жесткая. Господи помоги тебе, Мария, жирная полная, груз на мне! Ваши молитвы. Я сын зо! Мадаммангут! Вы подняли локоть, скажите нам, тусклые щеки, в столовой Конвея Карригакурра? Я что, бродяги? Флоп! Скрипучий человеческий скрежет вашей походки не согласен. Разве я не проснулась с влажного рассвета, мартовская Мэри Аллакук, с пульсом Корригана и варикозным расширением вен, моя коляска разбита, Элис Джейн в упадке, а моя одноглазая дворняга дважды перебегала, намочив и отбеливая тряпки котла, и вспотела от холода, как вдова мне, чтобы украсить моего сына чемпиона по теннису, прачки фланелевым одеялом? Ты выиграл свою хромоту у хриплых гусар, когда Ошейник и Манжеты были наследниками города, а твоя ругань отравляла Карлоу.Святой Скамандер, я снова сарю! Рядом с золотым водопадом. Ицис на нас! Сияние света! Зезере! Смири свой шум, малодушное существо! Что это, кроме черных зарослей или грязной задницы, которой владеют четыре старикашки. Вы имеете в виду Тарпи, Лайонса и Грегори? Теперь я хочу, спасибо всем, четверым из них и их реву, который увлекает заблудившихся в тумане и старого Джонни МакДугала вместе с ними. Что это — мигалка Пулбега, бейант, фарфар, или пожарная лодка, плывущая по ньяру Киштна, или сияние, которое я вижу в живой изгороди, или мой Гарри вернулся из Индов? Подожди, пока луна не начнется, любимый! Умри, канун, умри! Мы видим это чудо в твоих глазах.Мы еще встретимся, еще раз расстанемся. Место, которое я буду искать, если вы найдете час. Моя карта сияет высоко там, где расстроено синее молоко. Простите, быстро, я иду! Бубье! А ты, часы, забудь. Ваш эвенлод. Так что экономьте до конца джурны! Из-за теней к этому месту я все больше прицелился. Сейчас сею домой медленно по-своему, по-моей-долине. Я тоже, ратмин.
Ах, но она все равно была странной старой сковшей, Анна Ливия, безделушки! И, конечно же, он тоже был старомодным оленем, Дорогой Грязный Дамплинг, дедушка фингалов и доттергиллов.Gaffer и gammer, мы все их гангстеры. Разве у него не было семи плотин, чтобы жениться на нем? И у каждой плотины было по семь костылей. И у каждого костыля было семь оттенков. И у каждого оттенка был свой крик. Соус для меня, ужин для тебя и счет от врача для Джо Джона. Befor! Бифур! Он женился на своих рынках, я знаю, дешево за грязным, как любой этрурский католик-язычник, в их розово-лимонно-кремовых бирни и их турецких индийских лиловых. Но кто был супругом в Milkidmass? Тогда все было справедливо. Tys Elvenland! Множество времен и счастливых возвращений.Сейм заново. Ордовико или вирикордо. Анна была, Ливия, Плюрабель должна быть. Северяне сделали место южанам, но сколько грабителей сделали каждого лично? По-латыни меня, мой троицкий ученый, из eure sanscreed в наш eryan! Hircus Civis Eblanensis! На нем были гречневые кашицы, мягкие для сирот. Хо, Господи! Близнецы его груди. Господи, спаси нас! И хо! Привет? Какие все мужчины. Горячей? Его хихикающие дочери. Whawk?
Не слышно с водами. Звенящие воды. Порхающие летучие мыши, рыкают мыши-полевые мыши.Хо! Вы не ушли домой? Что Том Мэлоун? Ничего не слышно с рыканием летучих мышей, все это живые воды. Хо, спаси нас! Моя фу не мычит. Я чувствую себя старым, как этот вяз. Сказка о Шоне или Шеме? Все дочери-сыновья Ливии. Нас слышат темные ястребы. . .Мой хо головные залы. Я чувствую себя тяжелым, как тот камень. Расскажите мне о Джоне или Шоне? Кем были Сим и Шон живыми сыновьями или дочерьми? Ночь сейчас! Скажи, скажи, скажи, вяз! Ночь ночь! Телметалл из стебля или камня. Рядом с речными водами, сливающимися и бегущими водами.Ночь!
Чтобы узнать больше о записях Джойса, посетите Дублинский центр Джеймса Джойса.
Этот пост впервые появился в прошлом году.
Краткое содержание книги
Краткое содержание книги
Ulysses начинается примерно в 8:00 утра в четверг, 16 июня 1904 года, в Дублине, Ирландия, когда один из основных участников, молодой Стивен Дедалус, просыпается и общается с двумя своими соседями по дому, эгоистичным студентом-медиком, Баком Маллиганом. , и чрезмерно сдержанный английский студент Хейнс.Повествование заканчивается примерно через двадцать четыре часа, когда Стивен, вежливо отказавшись от жилья в доме двух других главных персонажей, Леопольда и Молли Блум, обнаруживает, что ему больше не рады оставаться с Маллиганом и Хейнсом. В течение шестнадцати часов повествования персонажи проживают свой день в Дублине, взаимодействуя с потрясающим разнообразием людей, большинство из которых являются вымышленными, но некоторые из них представляют реальных людей.
Ulysses представляет собой изобретательное, многостороннее (всего их восемнадцать) видение повседневных событий, личных отношений, культурных и политических чувств и наблюдений за состоянием человека.Он написан в различных литературных стилях, от внутреннего монолога до рассуждений от первого лица до вопросов и ответов, от катехизиса до газетных заголовков. В произведении восемнадцать глав. Если рассматривать его в контексте более грандиозного замысла Джеймса Джойса (шутливое сравнение с эпической поэмой Гомера, Одиссея ), Ulysses приобретает сложность, иронию и драматизм. Мало того, что Стивен Дедал стал еще более ярким из-за его сравнения с Телемахом, сыном Улисса, царя Итаки, в гомеровском эпосе.Другой главный герой, Леопольд Блум, может выглядеть как странствующий Улисс. В «Одиссее », Улисс возвращается к своей жене, символу женской и культурной добродетели, Пенелопе; в романе Джойс с иронией представляет Пенелопу в образе Молли Блум, у которой в тот же день произошла супружеская измена со своим любовником, Блейзом Бойланом.
Инциденты в романе имеют аналоги в гомеровском эпосе, иногда в широком спектре фарса, иногда в более каламбурном или юмористическом эффекте, а третьи соответствуют собственному чувству социальной или политической иронии Джойса.Например, первая глава в Ulysses, r , которую Джойс назвал «Телемах», устанавливает связь между Стивеном Дедалом и Леопольдом Блумом. На нем показано, как Стивен встает и уходит на работу. Те, кто знаком с моделью Odyssey , будут удивлены параллелями между Маллиганом и Хейнсом и женихами Пенелопы. В «Одиссея» Телемаха, сына Улисса, короля Итаки, уговаривают отправиться на поиски своего давно отсутствующего отца. Во второй и третьей главах книги «Одиссея » рассказывается о встрече Телемаха с Нестором, старым болтуном, советником своего отца.В романе Стивен разговаривает с мистером Дизи, директором школы, в которой он преподает. Помимо того, что г-н Дизи является антисемитом, антифеминистом и резко пробританским настроением, он является хранилищем дезинформации.
Первые три эпизода Ulysses сосредоточены на Стивене Дедалусе, проблемном автобиографическом персонаже, впервые представленном в опубликованной работе Джойса через «Портрет художника в молодости». В первой главе Стивен, Маллиган и Хейнс готовятся к новому дню.Во второй главе Стивен преподает в школе для мальчиков. Пока класс читает « Lycidas» Мильтона, он размышляет о своей жизни до сих пор, своих амбициях стать великим писателем и своих сомнениях. В третьей главе Стивен идет по набережной и размышляет о том, что он видит — акушерках, сборщиц моллюсков, валунах, собаке, трупе собаки, «породах моря и морских ракушках».
Следующие двенадцать глав знакомят читателя с «Одиссеей» Леопольда Блума (странствиями Улисса). Пути его и Стивена пересекаются, но у них не будет значимой встречи до позднего времени.
В четвертой главе Леопольд Блум находится в доме его и Молли на улице Экклс, 7 в северо-западном квадранте Дублина. Он готовит завтрак для себя и своей жены (и своей кошки) перед отъездом на похороны Пэдди Дигнама. Звон пружин в кровати наверху показывает, что его жена Молли не спит. Он выходит в мир, как Одиссей в «Одиссее ». Странствия Блума становятся основной частью романа.
В пятой главе Блум идет по улицам Дублина и выполняет несколько поручений.В шестой главе Блум и его скорбящие друзья отправляются на кладбище для захоронения Пэдди Дигнама, что вызывает у Блума множество размышлений о рождении, смерти и человеческой слабости, включая его воспоминания о Руди, его собственном мертвом сыне, и его отец, самоубийца. Эта тема и антисемитизм бестактно возникают в различных разговорах с Блум в качестве мишени.
В седьмой главе Стивен и Блум (отец и сын, или Одиссей и Телемах) впервые в романе встречаются в редакции газеты, хотя каждый знает, кто другой.Блум пытается (безуспешно) завершить рекламный контракт, и Стивен (успешно) передает письмо, которое ему доверил школьный учитель Дизи. Обратите внимание на сдвиг в повествовании, поскольку заголовки газет прерывают прямолинейное повествование.
В восьмой главе Блум проголодалась и решила пообедать в пабе Дэйви Бирнса. Доминирующие мотивы связаны с едой и приемом пищи. Блум продолжает блуждать, думая о рождении и семейной жизни, Молли, ее предыдущих любовниках и собственном прошлом.Ему вручают религиозную брошюру, он видит на улице сестру Стивена Дилли, кормит чаек купленными им пирожными, затем начинает замечать и думать о рекламе. Блум встречает миссис Брин, своего рода старое пламя, и сочувствует ей из-за ее «надломленного» мужа. (Раньше он сочувствовал женской судьбе в целом, когда думал о семьях — «Жизнь с тяжелым трудом».) Он узнает, что общая знакомая миссис Пьюрфой находится в роддоме.
В девятой главе Национальной библиотеки в кабинете директора Стивена А.Э. (псевдоним известного ирландского литератора Джорджа Рассела), Джон Эглинтон и библиотекарь Листер обсуждают Шекспира. Другие издеваются над Стивеном за его юношеский энтузиазм в отношении сложных теорий литературного творчества. А.Е. является платоником (идеалистом) и высмеивает все прочтения Шекспира, которые предполагают, что Гамлет — реальный человек. После некоторого подшучивания над дублинскими литераторами А.Е. уходит, и Стивен начинает излагать свою теорию (это теория, которая должна проложить курс между идеализмом А.Е. и простодушный, буквальный подход Маллигана к определению способов взаимодействия искусства [идеала] и жизни [материала]).
Chapter Ten происходит около 15:00. на улицах Дублина. Он состоит из восемнадцати небольших эпизодов, что делает его своего рода дублированием самой книги (в которой восемнадцать глав). В этих мини-эпизодах мы встречаемся с отцом Конми, сестрами Дедала и Стивеном (который при виде одной из своих сестер терзает чувство вины, потому что она явно находится в бедственном финансовом положении, и он не делает ничего, чтобы помочь ей. ), одноногого моряка и руки, которая бросает монету, принадлежит Молли Блум.Мы также встречаемся с Блейзом Бойланом и множеством других персонажей.
В Одиннадцатой главе около 4 часов дня, почти время встречи Бойлана с Молли. Мы находимся в салоне концертного зала шикарного отеля «Ормонд». Барменши в отеле Ormond видят, как проходит Блум. Саймон Дедал, отец Стивена, находится там, и он обращает внимание на фортепиано, которое только что настроил слепой юноша. Блум в другом месте, покупает бумагу. Входит Бойлан. Блум замечает свою машину снаружи и также входит с другом, Ричи Голдингом.Бойлан уходит, чтобы встретиться с Молли. Саймон поет, а Блум думает о Молли.
В двенадцатой главе почти 5:00 и место действия переходит в паб Барни Кирнана, где Блум собирается встретиться с Мартином Каннингемом и обсудить дела семьи Дигнам. Неназванный рассказчик (сборщик долгов) болтает с Джо Хайнсом, и они встречают Гражданина, яростного националиста с собакой по имени Гарриоуэн, которая не любит Блум. В паб входят несколько персонажей, в том числе Блум, за спиной которого Гражданин начинает оскорблять.
Глава тринадцатая происходит в 20:00. Сисси Кэффри, ее братья-близнецы и ее друзья Эди Бордман и Герти Макдауэлл (которая сидит немного в стороне) находятся на Сэндимаунт-Стрэнд. Герти нетерпелива к мальчикам, их шуму и беспорядку, а также к своим друзьям, которые немного обычны, и она долго мечтает о себе, своих романтических стремлениях и своих духовных устремлениях. Близнецы пинают мяч Блум, которая также находится на пляже, и Герти вплетает его в свои мысли (она замечает, что он в трауре, и строит вокруг него трагическую, но романтическую историю).Сисси дерзко идет спросить Блум, сколько времени, но его часы остановились. Начинается фейерверк. Ее друзья бегают по пляжу, но Герти остается рядом с Блум и откидывается назад, чтобы посмотреть фейерверк (она знает, что нескромные женщины могут возбуждать мужчин, и позволяет Блум увидеть ее юбку). Когда она уходит, Блум замечает, что она хромает, и мы узнаем, что он мастурбировал.
В четырнадцатой главе, в 10:00, Блум входит в Национальный родильный дом, чтобы проверить состояние Мины Пьюрфой, у которой начались схватки в восьмой главе.Чтобы усилить тему деторождения, Джойс проводит аналогию между развитием английского языка и вынашиванием ребенка. Находясь в больнице, Блум видит, как Стивен кутеж с другими молодыми людьми, и беспокоится, что это приведет к потере семени его таланта.
В пятнадцатой главе полночь в борделе Беллы Коэн на Тайрон-стрит. Эта глава представляет собой серию фантастических событий, частично являющихся результатом пьянства со стороны Стивена, частично из-за галлюцинаций, вызванных чувством вины и раскаяния со стороны Блум.Стивен и Линч в пьяном виде шатаются, над ними издеваются прихлебатели и завсегдатаи заведения. Блум следует за событиями и персонажами (Герти, Молли, его отец и его мать), галлюцинаторно стимулирующими его разум и чувство вины. Блум арестован за совершение неназванного нарушения и проходит длительный судебный процесс, в ходе которого он никогда не знает наверняка, в чем заключаются обвинения. Его личность постоянно меняется, когда в суд входят персонажи из его прошлого и олицетворения извращенных желаний.Блум разговаривает с одной из шлюх, Зои Хиггинс, которая знает, где Стивен. Когда Блум находит его, Стивен в состоянии опьянения пытается оплатить счет. Блум гарантирует, что его не обманули. Появляется призрак матери Стивена, Стивен разбивает люстру, и они оказываются на улице. Драка с некоторыми английскими солдатами (он якобы оскорбил короля) оставляет Стивена ниц на тротуаре. Появляется полиция, но Корни Келлехер и Блум все улаживают. Блум смотрит на находящегося без сознания Стивена и видит видение его мертвого сына Руди.
Остальные три главы можно рассматривать как возвращение Улисса на Итаку. Эти отрывки охватывают следующие события из «Одиссеи »: возвращение героя , убийство вероломных женихов его верной жены Пенелопы и его радостное воссоединение с ней.
В шестнадцатой главе 1:00 в приюте извозчика. Блум и Стивен пьют кофе. Появляется ряд второстепенных персонажей, с которыми взаимодействуют Стивен и Блум. Блум показывает Стивену фотографию Молли, подразумевая, что таланты Стивена могут быть использованы для развития карьеры Молли (и, таким образом, избавить Бойлана от ее привязанностей).Они уходят и обсуждают музыку на ходу.
В семнадцатой главе 2 часа ночи в доме Блум на Экклс-стрит, 7. Повествовательный стиль выдержан в строгом стиле вопросов и ответов катехизиса. Стивен и Блум собрались здесь в последний раз. Стивен ищет отца, Блум ищет сына. При этом каждый из них индивидуален, но при этом гармонично соединен. В тексте они объединены игрой слов, превращаясь в «Stoom and Blephen», но их союз или примирение эфемерны.Они мочатся в саду, Блум предлагает Стивену остаться, Стивен отказывается и уходит.
В главе восемнадцатой, названной «монологом Молли», Молли лежит в постели, как раз на пороге сна. Вся глава написана с точки зрения Молли и раскрывает мысли Молли. Она думает о своем муже, о своей встрече с Бойланом ранее в тот же день (в той самой постели), своем прошлом, своих надеждах. Помимо прочего, она подозревает Блум в романе, она думает о женской участи в играх ухаживания и спаривания, она думает о своих любовниках и мечтает о гламурной жизни.Она думает о красоте и уродстве, и ее мысли прерывает свист поезда. Она думает о своей прошлой жизни в Гибралтаре и оплакивает серость своего настоящего. Она думает о своем здоровье и своей дочери, она думает о своих визитах к врачу и размышляет о Стивене. Ее мысли обращаются к Руди и Блум. Она думает о том, чтобы унизить своего мужа, она вспоминает время, когда они с Блум впервые занялись любовью, давая читателю понять, что она явно предпочитает Блум Бойлану. Пунктуация, выделение, комментарий, вещи, обычно связанные с авторским контролем, отсутствуют.
Те, кто знаком с The Odyssey , увидят ироничное сравнение между Молли Блум и Пенелопой, которая использует свои знания о конструкции своей кровати и кровати Улисса, чтобы подтвердить личность своего давно отсутствующего мужа. Эта глава начинается и заканчивается утвердительным «да». Yeses представляют постоянный оптимизм Молли по отношению к жизни в целом, подчеркивая выбор, который она сделала, и воспоминания, которые она посетила во время всего монолога. Эти «да» также отражают веру Джойса в то, что женщины являются позитивной жизненной силой, — идею, которую он старался продемонстрировать в этом замечательном монологе.

Как открыть хостел | HowToHostel Как открыть хостел …

Улисс джойс читать: Читать бесплатно электронную книгу Улисс (Ulysses). Джеймс Джойс онлайн. Скачать в FB2, EPUB, MOBI

Книга Улисс — читать онлайн

Джеймс Джойс, Улисс – читать онлайн полностью – ЛитРес

* * *

I. Телемахида

1. Телемак

Джеймс Джойс, Улисс – читать онлайн полностью – ЛитРес, страница 2

2. Нестор

Читать онлайн «ULYSSES» автора Joyce James — RuLit

Книга Улисс — читать онлайн

Читать книгу «Улисс»📚 онлайн полностью — Джеймс Джойс

* * *

I. Телемахида

1. Телемак

Прочтите «Улисс» Джеймса Джойса, прочтите бесплатно на ReadCentral.com

Ulysses: James Joyce: Free Download, Borrow, and Streaming: Internet Archive

UlyssesGuide.com

a Очистите перед прочтением «Улисса» Джойса

Несколько выдающихся тем

9302 9302 9302 9302 9305
9302 Наставничество
Возвращение домой

Послушайте, как Джеймс Джойс читает книги «Улисс» и «Поминки по Финнегану»

Улисс : Эол (1924)

Поминки по Финнегану : Анна Ливия Плюрабель (1929)

Краткое содержание книги

Краткое содержание книги

Добавить комментарий Отменить ответ

Одолжи денег: Правильно ли говорить «одолжи мне денег»? | События | КУЛЬТУРА

Объяснительная бланк: Пример объяснительной записки о невыполнении должностных обязанностей

Риски и гарантии в бизнес плане: Анализ рисков в бизнес плане

Общественного мнения: Фонд Общественное Мнение / ФОМ

Натяжные потолки с собственным производством: Натяжные потолки собственное производство в Москве РУМЭКСПЕРТ

Улисс джойс читать: Читать бесплатно электронную книгу Улисс (Ulysses). Джеймс Джойс онлайн. Скачать в FB2, EPUB, MOBI

Книга Улисс — читать онлайн

Джеймс Джойс, Улисс – читать онлайн полностью – ЛитРес

* * *

I. Телемахида

1. Телемак

Джеймс Джойс, Улисс – читать онлайн полностью – ЛитРес, страница 2

2. Нестор

Читать онлайн «ULYSSES» автора Joyce James — RuLit

Книга Улисс — читать онлайн

Читать книгу «Улисс»📚 онлайн полностью — Джеймс Джойс

* * *

I. Телемахида

1. Телемак

Прочтите «Улисс» Джеймса Джойса, прочтите бесплатно на ReadCentral.com

Ulysses: James Joyce: Free Download, Borrow, and Streaming: Internet Archive

UlyssesGuide.com

a Очистите перед прочтением «Улисса» Джойса

Несколько выдающихся тем

9302 9302 9302 9302 9305 9302 Наставничество Возвращение домой

Послушайте, как Джеймс Джойс читает книги «Улисс» и «Поминки по Финнегану»

Улисс : Эол (1924)

Поминки по Финнегану : Анна Ливия Плюрабель (1929)

Краткое содержание книги

Краткое содержание книги

Добавить комментарий Отменить ответ

9302 9302 9302 9302 9305
9302 Наставничество
Возвращение домой