Успехи современной науки: Успехи Современной Науки и Образования » Издательство «Успехи современной науки»

Modern Humanities Success — Modern Humanities Success

Международный научно-исследовательский журнал «Modern Humanities Success» (Параллельное заглавие «Успехи гуманитарных наук») создан в 2016 году и ставит своими целями:

• развитие фундаментальных и прикладных исследований в области педагогических и филологических наук;
• приобретение и распространение передовых знаний и информации в этих областях;
• интеграцию интеллектуального потенциала с ведущими российскими и зарубежными центрами высшего образования, науки и высоких технологий;
• поддержку и развитие научных школ в области педагогических и филологических наук.

В журнале публикуются научные материалы широкого круга специалистов в области педагогических и филологических наук, освещающие актуальные проблемы отраслей знания, имеющие теоретическую или практическую значимость, а также направленные на внедрение результатов научных исследований в образовательную деятельность. К публикации принимаются статьи российских и зарубежных ученых, преподавателей, научных работников, аспирантов высших учебных заведений и научных организаций Российской Федерации, стран СНГ и дальнего зарубежья с высокой уникальностью, которые ранее не публиковались.

Журнал «Modern Humanities Success» входит в ВАК, ERIH PLUS, Elibrary, ROAD.

Специальности по которым журнал включен в перечень ВАК:

13.00.01 – Общая педагогика, история педагогики и образования (педагогические науки),
13.00.02 – Теория и методика обучения и воспитания (по областям и уровням образования) (педагогические науки),
13.00.03 – Коррекционная педагогика (сурдопедагогика и тифлопедагогика, олигофренопедагогика и логопедия) (педагогические науки),
13.00.04 – Теория и методика физического воспитания, спортивной тренировки, оздоровительной и адаптивной физической культуры (педагогические науки),
13.00.05 – Теория, методика и организация социально-культурной деятельности (педагогические науки),

13.00.08 – Теория и методика профессионального образования (педагогические науки),
10.01.01 – Русская литература (филологические науки),
10.01.02 – Литература народов Российской Федерации (с указанием конкретной литературы или группы литератур) (филологические науки),
10.01.03 – Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы) (филологические науки),
10.01.08 – Теория литературы. Текстология (филологические науки),
10.01.09 – Фольклористика (филологические науки),
10.01.10 – Журналистика (филологические науки),
10.02.01 – Русский язык (филологические науки),
10.02.02 – Языки народов Российской Федерации (с указанием конкретного языка или языковой семьи) (филологические науки),
10.02.03 – Славянские языки (филологические науки),
10.02.04 – Германские языки (филологические науки),
10.02.19 – Теория языка (филологические науки),
10.02.20 – Сравнительно-историческое типологическое и сопоставительное языкознание (филологические науки).

Журнал является рецензируемым изданием с периодичностью выпуска 12 раз в год.

Редакционная коллегия журнала состоит из ведущих докторов наук, профессоров и ведущих ученых из научных центров РФ, а также иностранных специалистов, что позволяет обеспечить квалифицированную экспертизу работ по широкому профилю специальностей.

Учредителем и издателем данного сетевого издания является ИП Клюева М.М.

Адрес редакции: 308031 г. Белгород, Б. Юности д. 45

ISSN 2618-7175 (online)

Свидетельство о регистрации СМИ: Эл № ФС77-75120 от 19 февраля 2019г. Федеральной службой в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Журнал УСПЕХИ СОВРЕМЕННОЙ БИОЛОГИИ

Подробная информация о научном журнале «УСПЕХИ СОВРЕМЕННОЙ БИОЛОГИИ»: официальный сайт, ISSN, индексация в ВАК и РИНЦ. Данные могут быть неактуальными.

Название	УСПЕХИ СОВРЕМЕННОЙ БИОЛОГИИ
Издательство	Российская академия наук (Москва)
Др. названия	—
Основание	1932
Языки	русский
Рецензии	да
Вид рецензий	двойное слепое рецензирование
Перевод	Biology Bulletin Reviews (составной журнал)
Сокращение	—
Страна	Россия
Город	Москва
ISSN	0042-1324
Онлайн ISSN	—
Сайт	http://sciencejournals.ru/journal/uspbio/
Email	[email protected]
Англ. ISSN	—
Англ. название	Biology Bulletin Reviews (составной журнал)
Web of Science	нет
Scopus	нет
РИНЦ	да
ВАК	включен
Базы данных	Google Scholar, ChemWeb, CNKI, EBSCO Discovery Service, OCLC WorldCat Discovery Service, ProQuest Biological Science Database, ProQuest Natural Science Collection, ProQuest SciTech Premium Collection, ProQuest-ExLibris Primo, ProQuest-ExLibris Summon, Springer
Реферативный	—
Мультидисцип.	нет
Рубрики и коды 340000. Биология 106. Biological sciences
Описание Успехи современной биологии — общетеоретический обзорный журнал в области биологических наук. В нем систематически помещаются обзоры по актуальным вопросам различных разделов современной биологии. Журнал рассчитан на научных работников — биологов и медиков, аспирантов, преподавателей вузов, студентов старших курсов биологических факультетов

Другие журналы | НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫ | COGNITIO RERUM | СВIТ МЕДИЦИНИ ТА БIОЛОГII | ASIA-PACIFIC JOURNAL OF MARINE SCIENCE & EDUCATION | ТЕХНИКА И ТЕХНОЛОГИИ СТРОИТЕЛЬСТВА

Просветительство и загадка современной науки

Геннадий Горелик
«Троицкий вариант» №16(285), 13 августа 2019 года

Продолжение. Начало см. в ТрВ-Наука №283 от 16.07.2019. Окончание см. в ТрВ-Наука №286 от 27.08.2019.

В ТрВ-Наука №14 (283) от 16 июля 2019 опубликованы фрагменты беседы Геннадия Горелика с Дмитрием Зиминым о просветительстве. Там упомянуто, что с темой просветительства переплетается «загадка рождения европейской науки в XVII веке», и проскользнули загадочные выражения «библейский гуманизм» и «библейский антропостулат». Автор поясняет эти загадки, пересказывая часть беседы, обозначенную как «<…>».

Для начала ослаблю недоумение от самогó переплетения столь разных, казалось бы, понятий, напомнив, что, согласно В. И. Далю, подлинное просвещение — это просвещение ума и сердца. Считается, что ум — это место жительства рассудка и логики, а в сердце обитают чувства и самые глубокие верования — как самоочевидные истины. Если кто-то думает, что наука подвластна лишь рассудку, пусть скажет, кто продвигал науку без веры в познаваемость мира, не привлекая интуицию и без чувства доверия к соучастникам в процессе познания.

Главная загадка современной науки

Эту загадку остро сформулировал — не в пылу полемики, а как вопросительный вывод из своих исследований — Джозеф Нидэм (1900−1995), видный британский биохимик, ставший знаменитым историком китайской науки и цивилизации: «Почему современная наука, с ее математизацией гипотез о природе и с ее ролью в создании передовой технологии, возникла лишь на Западе во времена Галилея, но не развивалась в Китае, где до XV века знания о природе применялись к практическим нуждам намного эффективней, чем на Западе?»

Ясно, что имеется в виду физика — первая современная наука, на которой и сосредоточимся. Галилея и Эйнштейн назвал «отцом современной физики, а по сути, и всего современного естествознания». Историк науки мог бы лишь добавить, что Галилей опирался на физику Архимеда, вдохновлялся открытием Коперника, был поддержан Кеплером, а его идеи до полного триумфа развил Ньютон.

Главные события в науке XVII века принято называть революцией, но эта метафора совершенно не соответствует происходившему. Не было никакого массового движения (и никаких масс вообще). Были единицы — к концу века десятки — причастных (еще, быть может, сотни заинтересованных), живших в разных странах Европы. Гораздо больше это похоже на изобретение и его развитие. Но что же изобрели?

Главными новшествами новой — современной — физики принято считать опору на эксперимент и математический язык. Этими инструментами, однако, владел и Архимед, не только первый настоящий физик, но также великий инженер и математик. Не зря Галилей называл его «божественнейшим». А необходимость обоих инструментов провозгласил, за три века до Галилея, Роджер Бэкон.

Для современной физики понадобился еще и третий инструмент — «отважнейшие измышления, способные связать эмпирические данные». Это — слова Эйнштейна, который изобразил жизнь родной науки схемой:

Здесь аксиомы теории A — «свободные изобретения человеческого духа, не выводимые логически из эмпирических данных». Аксиомы изобретает интуиция, взлетающая, оттолкнувшись от почвы эмпирических данных Э. Из аксиом для определенных явлений выводят конкретные утверждения Уn и «приземляют» их, сопоставляя с данными Э.

Ключевое отличие современной науки состоит в том, что ее аксиомы — фундаментальные понятия и принципы — не обязаны быть наглядными в силу обыденного опыта, как в геометрии Евклида и в физике Архимеда. Они невидимы, алогичны в рамках имеющихся представлений, абсурдны вначале даже для большинства коллег изобретателя.

Плодотворность «алогичной» идеи в познании Вселенной первым обнаружил Коперник, решив исследовать планетные движения «с солнечной точки зрения» и получив убедительные следствия из абсурдной для того времени идеи о движении Земли. Взлет интуиции Кеплера — предположение о том, что движения планет описываются не разными комбинациями циклов и эпициклов, а неким единым образом. Оба изучали, по сути, лишь один объект — Солнечную систему, опираясь на астрономические наблюдения и математику. И обоих можно назвать фундаментальными

астро-математиками.

Галилей первым применил изобретательную свободу познания в физике — в мире явлений земных, где возможны активные систематические опыты. Отталкиваясь от своих наблюдений, он изобрел физическое понятие невидимого вакуума (вопреки господствовавшему философскому запрету Аристотеля), что позволило открыть законы инерции, относительности и свободного падения. Первые два вместе с верой в то, что «подлунный» и «надлунный» миры подвластны единым законам, помогли решить парадокс Коперника: почему люди не замечают огромную скорость движения Земли вокруг Солнца. А в законе свободного падения Ньютон разглядел следующую невидимую реальность — гравитацию и закон всемирного тяготения.

Метод Галилея стал главным двигателем современной науки, рождая новые понятия для новых областей познания и новых законов природы. Так в физику после Ньютона вошли невидимые — совершенно не наглядные — фундаментальные реалии: электромагнитное поле, кванты энергии, фотоны, квантовые состояния, искривленное пространство-время… Все эти понятия, противореча старому «здравому смыслу», начинали создавать новый. Именно такое изобретательство стало главным движителем современной физики благодаря «великолепной восьмерке»: Копернику, Галилею, Кеплеру, Ньютону, Максвеллу, Планку, Эйнштейну и Бору.

Этот метод работал и за пределами физики. Понятия химических атомов, биологической эволюции, материальных носителей наследственности и движения континентов были не менее «скрыты-невидимы-алогичны», чем гравитация Ньютона. Новый способ изобретения понятий проявился и в случаях безуспешных изобретений (флогистон, тепловой и электрический «флюиды»). А успешные — вместе с экспериментальными открытиями расширяли и укрепляли взлетную полосу Э на схеме Эйнштейна.

Аксиоматические понятия и принципы изобретаются гораздо реже, чем применяются уже известные понятия и принципы для объяснения новых явлений, но поразительные успехи современной науки обязаны именно праву изобретать новые — «алогичные» — понятия. Это право предполагает веру в то, что природа подчиняется глубинным, неочевидным, законам, которые человек, тем не менее, способен постичь, изобретая понятия и проверяя теории, на них основанные, в опытах.

Назовем эту веру фундаментальным познавательным оптимизмом, поскольку речь идет о вере в то, что природа — стройное мироздание, стоящее на некоем невидимом — «подземном» — фундаменте, доступном, тем не менее, человеческому познанию.

Нидэм больше других знал о многочисленных научно-технических изобретениях Китая, усвоенных в других частях мира или опередивших их на века. И своим вопросом фактически изумился тому, что начиная с XVI века европейская наука так стремительно вырвалась вперед, а ученые в Китае не смогли или не захотели подключиться к новой науке, хотя миссионеры-иезуиты еще в конце XVI века привезли в Китай европейскую науку, включая систему Коперника, и были вполне благожелательно встречены китайским императором.

Ответ на свой вопрос Нидэм искал в социально-экономических обстоятельствах, но так и не нашел. И его коллеги историки, современную науку знавшие лишь пассивно, по книгам, сочли его «вопрос об уникальном событии» неправильным, исторически безответным.

Сделать вопрос Нидэма вполне историческим можно, расширив его в культурном пространстве и времени. Учтем, что новая наука легко распространялась по разным странам Европы, но не проникла также ни в Индию, ни в исламский мир с их сильными научно-техническими традициями, из которых в прошлые века черпали европейцы. Кроме того, все экспериментально-математические методы Галилея были доступны Архимеду, после смерти которого у античной цивилизации было в запасе еще шесть веков, чтобы опередить Галилея. Так приходим к расширенному вопросу Нидэма:

Что мешало античным и средневековым ученым сделать следующий шаг после Архимеда, а ученым Востока — включиться в развитие современной науки после Галилея и вплоть до XX века? Или, что помогло европейцам изобрести современную физику и развивать ее затем в исторически небывалом темпе?

Отличия Европы от Китая гораздо разнообразнее, чем сразу от всех четырех больших цивилизаций — античной, китайской, индийской и исламской, — которые различаются между собой не меньше, чем каждая отличается от европейской.

Особенно интересный пример (и подсказку) дает Россия, вовсе не имевшая собственной научной традиции, когда в страну, по воле Петра Великого, пригласили европейских ученых. Европейская наука удивительно легко пустила корни в России, а в XIX веке появились и плоды мирового уровня — геометрия Лобачевского и периодический закон Менделеева, и значит, научно Россия — часть Европы.

Другие подсказки можно найти у Эйнштейна. Напомнив, что в эпоху рождения современной науки «общая закономерность природы вовсе не была признанной», он написал: «Как же сильно верил в такую закономерность Кеплер, если десятилетия терпеливо трудился, чтобы эмпирически исследовать планетное движение и сформулировать его математические законы!»

Такая вера была необходима не только первым изобретателям современной науки. Говоря о научном познании, Эйнштейн заметил, что «невозможно построить дом или мост без использования строительных лесов, не являющихся частью самой конструкции», и указал, что такими творческими лесами могут служить «моральные взгляды, чувство прекрасного и религиозные инстинкты, помогая мыслительной способности прийти к ее наивысшим достижениям».

Словом «инстинкт» Эйнштейн выразил, конечно, глубину чувства, а не его биологическую природу. Только очень глубокая вера, не требующая доказательств, способна эмоционально поддержать при изобретении «абсурдно-алогичных» фундаментальных понятий. Такую роль естественно поручить описанному выше фундаментальному познавательному оптимизму, источник которого, однако, надо еще искать. И эйнштейновский эпитет «религиозный» дает еще одну подсказку.

Библейский гуманизм — источник познавательного оптимизма

Давно размышляя над интригующе-безответным вопросом Нидэма, я поделился с Дмитрием Борисовичем Зиминым собранными фактами и их осмыслением. Некоторые из этих фактов имеют явно религиозный характер. Например, все величайшие изобретатели фундаментальных понятий — упомянутая выше «великолепная восьмерка» — признавали важность религиозной традиции. А еще в XIX веке обнаружилось, что шансы человека протестантской культуры стать выдающимся ученым в несколько раз выше, чем у человека католической культуры.

В обсуждении этих странных фактов Зимин был идеальным собеседником, поскольку он — ясный, открытый атеист, с горьким недоумением поминающий длинную очередь желающих взглянуть на «пояс Богородицы» в центре Москвы в XXI веке и другие проявления клерикализма. Для него мысль о каких-то благотворных проявлениях религии была более чем сомнительна, хотя среди его ближайших единомышленников-сподвижников по крайней мере трое верующих. Свои атеистические возражения он высказывал прямо, помогая мне в прояснении и обосновании собственных взглядов.

Самое первое его возражение звучало так: «В науке огромную роль играет доказательство, а его изобрели древние греки, и, кажется, безо всякой помощи религии».

Действительно, великие изобретения греков — геометрию Евклида и физику Архимеда — можно назвать величайшим вкладом атеизма в развитие человечества. Главная «фишка» этих изобретений — убедительно-доказательная система знания, опирающаяся на небольшое число начальных понятий и аксиом — утверждений, «не требующих доказательства» в силу своей самоочевидности. А чудо греческой философии и науки началось — за три века до Евклида — с вопроса Фалеса Милетского: «Что есть первоначало всего сущего?» Его собственный ответ — «вода» — не так важен, как сам вопрос, на который искали свои ответы и другие ранние философы. Аристотель назвал этих философов физиками (буквально «природниками»), потому что ответы на вопрос Фалеса они искали, не выходя за пределы природы, не привлекая сверхприродных, то есть сверхъестественных начал. На нынешнем языке их можно назвать атеистами. В дальнейшем некоторые философы говорили о могуществе и даже высшей реальности мира идей, но царившая в Древней Греции религия олимпийских богов, с ее мифами и легендами, безобразиями и ритуалами, в тогдашней философии и науке не участвовала, если не считать преследований непочтительных философов. Великие достижения греков, увы, не воспрепятствовали гибели античной цивилизации и двухтысячелетнему застою в физике, вплоть до XVII века, когда Галилей изобрел совершенно новый способ познания: основные понятия и аксиомы не подбирать из каких-то наглядных очевидностей, а изобретать новые, отталкиваясь от специально поставленных опытов.

Здесь уместно подчеркнуть, что сам я — паратеист. Так я называю любого, кто признаёт историческим фактом то, что со времен античных и до наших дней среди свободно мыслящих людей всегда были и теисты, и атеисты (напомню, что греческая приставка «пара-» означает «рядом»). Иначе говоря, теизм и атеизм сосуществуют в истории культуры как способы мировосприятия, равноправные в том, что свободно выбираются, а точнее, осознаются самостоятельно мыслящим человеком.

Согласно атеисту (и нобелевскому лауреату) Виталию Гинзбургу, «атеист полностью отрицает существование Бога, чего-то сверхъестественного, чего-то помимо природы, считает мир существующим независимо от сознания и первичным по отношению к этому сознанию».

Теисту же для выражения самых глубоких своих представлений о мире необходимо понятие о чем-то внеприродном, сверхприродном, сверхъестественном (Бог, боги, духи и т. п.). Так понимаемый теизм охватывает многообразие представлений от верований в лешего до веры, основанной на некоем священном писании и традиции его истолкования.

Конечно, самые глубокие свои представления о мире человек раскрывает не каждому; а некоторые и не заглядывают в себя настолько глубоко, чтобы такие представления выработать.

Согласно наблюдениям академика Б. В. Раушенбаха, способности к религиозному мировосприятию, как и все способности, распределены неравномерно, а на глубокое религиозное чувство способны примерно 10% людей. Остальные ведут себя «так, как принято в обществе» [1]. Исследования социологов и психологов, на мой взгляд, подкрепляют эту оценку с одним важным добавлением: примерно такую же долю составляют глубоко неверующие. Глубоких теистов и глубоких атеистов объединяет повышенная способность к самопознанию, а разделяет их то, какой инструмент мышления преобладает — интуитивный или аналитический.

В современной науке прекрасно сотрудничают теисты с атеистами. Работы хватает для всех, но можно заметить некое разделение труда. Тот факт, что те немногие, кому удалось изобрести новые фундаментальные понятия, были теистами, нисколько не уменьшает вклад замечательных атеистов, таких как Поль Дирак, Лев Ландау, Ричард Фейнман, строивших теории конкретных явлений на основе уже изобретенных фундаментальных понятий. Чтобы проложить тропу в неведомое, нужен всего один первопроходец, а для освоения новой территории необходимы усилия многих.

Статистический факт состоит в том, что среди физиков атеисты преобладают. Еще в Средние века говорили: Tres physici, duo athei, т. е. «Из трех физиков двое — атеисты». Примерно такая же пропорция ныне в США, где в конце 1990-х провели опрос среди физиков, математиков и биологов об их отношении к религии. Среди членов Академии наук США доля верующих — 7%. Это не так уж мало, если учесть, как узко опрос определял понятие «верующий». Оно, в частности, включало веру в личное бессмертие (бессмертие души), а это отрицал даже Ньютон, написавший о Библии больше, чем о физике (отвергал он также догмат Троицы и представление о дьяволе).

В России подобных опросов не проводили, но из тройки выдающихся советских физиков — создателей первой в мире водородной бомбы и нобелевских лауреатов — двое, Игорь Тамм и Виталий Гинзбург, были атеистами, а Андрей Сахаров совершенно недвусмысленно говорил о своем религиозном чувстве (и о неверии в личное бессмертие).

Все верующие великие физики, разумеется, мыслили в религии столь же свободно и смело, как и в науке, считая себя вправе самостоятельно интерпретировать текст Библии и относиться к церковным авторитетам столь же критически, как и к научным. С точки зрения любой церкви, все они были еретиками. А иначе они просто не могли бы сказать новое слово в науке.

Наука совершенно не нуждается в религии для обоснования своих результатов. Яснее других об этом сказал католический священник и выдающийся астрофизик Жорж Леметр, который в 1927 году открыл расширение Вселенной и сделал вывод, что это расширение началось с Большого взрыва. Тридцать лет спустя и за два года до того, как стать президентом Папской академии наук, этот астрофизик в сутане заявил, что космология «находится вне всяких метафизических или религиозных вопросов. Материалисту она оставляет свободу отрицать всякое сверхъестественное существо, а верующему не дает возможности ближе узнать Бога. Она созвучна словам Исайи, говорившего о «скрытом Боге», скрытом даже в начале творения… Для силы разума нет естественного предела. Вселенная не составляет исключения — она не выходит за пределы способности понимания».

Результаты научного поиска действительно религиозно нейтральны. Другой вопрос — какая сила движет сам поиск, откуда берется вера в то, что «для силы разума нет естественного предела», т. е. что мироустройство закономерно, а свободные люди способны открыть его законы.

Исторический источник этой силы и этой веры, источник фундаментального познавательного оптимизма — библейское представление о человеке, или библейский гуманизм. Обоснование этого ответа на расширенный вопрос Нидэма — с цитатами и ссылками — можно найти в моей книге «Кто изобрел современную физику? От маятника Галилея до квантовой гравитации» и в статьях «A Galilean Answer to the Needham Question», «Объяснение Гессена и вопрос Нидэма, или Как марксизм помог задать важный вопрос и помешал ответить на него».

Поясню лишь эскизно логику обоснования.

Мало что известно о том, как два-три тысячелетия назад изобретались принципиально новые моральные идеи и воплощались в священные тексты — системы сказаний, художественных образов, моральных принципов. Ясно, однако, что в разных частях человечества, разделенных географически и много веков живших почти изолированно, закрепились весьма разные формы гуманизма, если этим словом называть представление о человеке как этическую основу цивилизации — культурной общности наибольшего масштаба после всепланетного. Каждая такая основа имеет характер постулата, который можно назвать антропостулатом.

Идея общечеловеческой этики, общечеловеческих ценностей, увы, не является общечеловеческой. Хотя бы потому, что до нашего времени дожила этика первобытная. Кратко ее представил Родион Раскольников (с помощью Достоевского) вопросом «Тварь ли я дрожащая или право имею?», противопоставив этику первобытную той, которую считал передовой европейской. Угроза научно-технической гибели человечества, с которой Дмитрий Зимин начал нашу беседу о просветительстве, связана как раз с летальностью сочетания первобытной этики с научно-технической мощью XXI века.

На фоне первобытной этики культурные элиты разных цивилизаций изобрели/открыли разные антропостулаты, разные продвинутые формы гуманизма. Говоря в двух словах или стоя на одной ноге, в Китае были выше всего ценности общины: отдельный человек вне общины так же немыслим, как пчела вне улья — без коллективно собранного меда; высшая ценность — гармония жизни улья. В Индии материальный мир считался иллюзорным источником реальных страданий, но любой человек волен стать на путь «просветления», избавляясь от мирских соблазнов-радостей-невзгод, чтобы улучшить свое следующее перерождение и в конце концов вырваться из колеса страданий. В обеих традициях все существенные знания считались уже известными, мир статичен, а время циклично. В Китае мудрецы утверждали, что лишь передают сказанное древними. В Индии священные тексты Вед считаются вечными и не имеющими авторов.

Западную, или европейскую, форму гуманизма отличает невероятно высокий статус человека, наделенного неотъемлемым правом на творческую свободу, прежде всего на свободу познания. Тексты Библии считаются боговдохновенными, но написанными конкретными людьми. А основной сюжет — история освобождения от первобытных обычаев, от идолопоклонства.

Социальная роль текста Библии резко усилилась после изобретения Гутенбергом новой IT — книгопечатания. В XVI веке этим воспользовались лидеры Реформации, сделавшие Библию главным учебником праведной жизни, для чего переводили ее на живые разговорные языки. До того церковь, почитая Священное писание, препятствовала мирянам читать ее. А церковное богослужение знакомило мирян с Библией лишь выборочно, напирая на падшую природу человека и затеняя идею о том, что мир создан ради человека, наделенного свободой исполнить возложенную на него миссию властвовать над всеми другими творениями. Для этого, конечно, надо познавать сотворенный мир, тем самым познавая Творца.

Манифестом европейского гуманизма называют «Речь о достоинстве человека» (1496) итальянского мыслителя Джованни Пико (делла Мирандола). В этом тексте Бог-отец, только что сотворив Вселенную и человека, обращается к венцу творения:

«Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие божественные» [2].

Ясно, что красноречивый итальянец почерпнул всё это из библейской традиции, включая диапазон свободы. Согласно Библии, Бог — словами Моисея — сказал слушающим Его: «…жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое…»

Год спустя после публикации «Речи о достоинстве человека» в Италию прибыл Коперник, изучал там теологию и астрономию и начал размышлять о планетарной системе, считая «что астрономы недостаточно определенно понимали движения Мирового механизма, созданного ради нас Мастером, самым лучшим и систематическим из всех».

Это не значит, что Коперник учился смелой свободе и познавательному оптимизму именно по текстам итальянского гуманиста. Если тот сумел вычитать свое представление из Библии, то на это способен и любой другой, щедро одаренный исследовательским инстинктом, интеллектом, воображением, но еще и верой, видящей в Библии Слово Божье.

Таким был Галилей, изложивший свой «научный теизм» в двух теологических письмах 1613 и 1615 годов:

И Библия и Природа исходят от Бога. Библия продиктована Им и убеждает в истинах, необходимых для спасения, на языке иносказательном, доступном и людям необразованным, и было бы богохульством понимать слова буквально, приписывая Богу свойства человека. Природа же, никогда не нарушая законов, установленных для нее Богом, вовсе не заботится о том, понятны ли ее скрытые причины. Чтобы мы сами могли их познавать, Бог наделил нас чувствами, языком и разумом. И если чувственный опыт и надлежащие доказательства о явлениях Природы убеждают нас, это не следует подвергать сомнению из-за нескольких слов Библии, которые кажутся имеющими другой смысл.

Галилей фактически представил фундаментальный познавательный оптимизм: нерушимые законы управляют скрытыми причинами в Природе, а человек способен их понять, свободно изобретая понятия и проверяя их опытом и разумом. Способность эта дарована Богом, создавшим мир ради человека.

Так же смотрел на мир Максвелл, который в середине XIX века писал другу: «Мой великий план — ничего не оставлять без исследования… Христианство — то есть религия Библии — это единственная форма веры, открывающая все для исследования». А среди его бумаг после смерти нашли молитву: «Боже Всемогущий, создавший человека по образу Твоему и сделавший его душой живой, чтобы мог он стремиться к Тебе и властвовать над Твоими творениями, научи нас исследовать дела рук Твоих, чтобы мы могли осваивать землю нам на пользу и укреплять наш разум на службу Тебе…»

Молитва была услышана, мог бы сказать атеист Людвиг Больцман, младший современник и последователь Максвелла, который свой восторг по поводу уравнений Максвелла выразил строками «Фауста»: «Не Бог ли эти знаки начертал?/ Таинственен их скрытый дар! / Они природы силы раскрывают / И сердце нам блаженством наполняют».

И это — иллюстрация того, что библейский гуманизм растворился в европейских культурах так же, как растворились в европейских языках библейские образы, идеи и фразеологизмы, объединяя Европу в культурно единую цивилизацию. «Процесс пошел» с XVI века и пока не завершился. Самая незавершенная часть происходит на самом востоке Европы. В XIX веке ярко проявилось, что Россия — не особая цивилизация, а место встречи двух цивилизаций: европейско-библейской и первобытно-идолопоклонской. Российский творческий вклад в мировую культуру — в науке, литературе, музыке — был сделан людьми, приобщенными к европейской культуре. Таковыми были и самые завзятые славянофилы.

Европейский атеизм, громко заявивший о себе в XVIII веке, был фактически плодом библейского гуманизма, развитием права на свободу познания мира и самопознания. Просвещенных европейских атеистов можно назвать библейскими атеистами.

Осмысление-обоснование своих моральных принципов возможно лишь для человека достаточно взрослого, а «что такое хорошо и что такое плохо», хотят знать уже малыши в возрасте «от 2 до 5». Они впитывают родную культуру, включая моральные представления, из своего ближайшего культурного окружения. Если с ребенком в семье обращаются как с «даром Божьим», а не как с «тварью дрожащей», велика вероятность, что вместе с родным языком ребенок усвоит и свое право на свободу. Забудет, как его усваивал, но будет им пользоваться как чем-то самоочевидным. И тогда будет легче признать такое же право за другими.

Если же подросток обнаружит в себе неуемный исследовательский инстинкт, или «жажду познания», то книги о науке могут укрепить его познавательный оптимизм. Такой возможности, однако, не было при возникновении современной науки. Поэтому для всех ее основателей источником познавательного оптимизма была их библейская вера.

При этом великие физики-теисты не выставляли свою веру напоказ, уважая духовную свободу других (гарантированную библейским Творцом). Максвелл, например, лишь один раз «раскрыл» свой теизм публично — в лекции «Теория молекул» (1874), обсуждая удивительный новый факт — существование в природе абсолютно одинаковых объектов. Предупредив, что выходит за пределы науки, он упомянул «Того, кто вначале сотворил не только небо и землю, но и материалы, из которых они состоят». Вскоре после лекции Максвелл получил приглашение вступить в общество, защищающее «великие истины Библии против того, что ложно называют возражениями науки». Приглашение он отклонил, ответив, что «результаты, к которым приходит каждый человек в своих попытках гармонизировать свою науку со своим Христианством, имеют значение лишь для самого этого человека и не должны получать от общества оценочный штамп».

Для нынешних физиков-атеистов, разумеется, библейское обоснование и невозможно, и не нужно, поскольку они уже знают о фундаментальных законах физики, открытых со времен Галилея. А познавательный оптимизм укрепляют «вещественные доказательства» — успехи физических наук.

Окончание cледует

---

1. Это оценочное суждение Б. В. Раушенбах высказал еще в советском 1990 году («Советская культура», 07.04.1990, с. 3) и повторил в книгах «Пристрастие» (М.: АГРАФ, 2000) и «Постскриптум» (М.: АГРАФ, 2011).
2. Пер. с лат. Л. М. Брагиной (цит. по: История эстетики: Памятники мировой эстетической мысли. Т. 1. М., 1962).

Мень С.А., Пятилетова Л.В. Образ науки в современном мире

Мень Сергей Алексеевич¹, Пятилетова Людмила Владимировна^2
1Уральский государственный университет путей сообщения, студент
²Уральский государственный университет путей сообщения, кандидат философских наук, доцент кафедры философии и истории

Библиографическая ссылка на статью:
Мень С.А., Пятилетова Л.В. Образ науки в современном мире // Современные научные исследования и инновации. 2018. № 4 [Электронный ресурс]. URL: http://web.snauka.ru/issues/2018/04/86278 (дата обращения: 11.01.2021).

Современный человек постоянно соприкасается с миром науки и техники. Наука становится «последней надеждой человечества», и эта тенденция только усиливается: российские социология заявляют, что вера в «НТП» является специфическим видом верования, охватывающим все слои населения, в особенности ярко она проявляется у молодёжи и представителей старшего поколения (данные по России, 2017 г.).

В связи с этим важным становится важным «научный образ» науки: адекватное понимание специфики, достоинств и ограничений научного знания, научного типа мышления [1]. Такого рода рефлексия выводит, в том числе, и на вопросы взаимоотношения науки и философии.

Наука в целом определяется как практическое и теоретическое знание. Наука, являясь отдельной сферой человеческой деятельности, производит и систематизирует знания о природе, обществе и человеке.

В энциклопедии (БСЭ) даётся более полное и точное понимание науки: наука – это «сфера человеческой деятельности, функция которой – выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности; одна из форм общественного сознания; включает как деятельность по получению нового знания, так и ее результат – сумму знаний, лежащих в основе научной картины мира; обозначение отдельных отраслей научного знания» [2].

И тем не менее однозначного определения науки нет. Это значимая для человека сфера деятельности понимается, в первую очередь, как совокупность знаний о природе и человеке и одновременно – как вид деятельности. Например, физика, химия, медицина, социология и т.д.

Эта форма знания специфична, противостоит другим формам познания благодаря своей главной особенности (как гносеологический идеал) – наличие эксперимента. Ни одна из других областей познания не включает «прямой» эксперимент. Таким образом, и философия, и религия, искусство и мифология отличаются от науки как особой формы знания – познания мира.

Кроме того, для науки характерно наличие методов познания. Семнадцатый век ознаменовался рождением метода (индукция и дедукция), что послужило возникновению, становлению и расцвету науки как определённой формы знания о мире. С тех пор поиск метода научного исследования является первостепенной задачей учёного [3, 4].

Говоря о проблеме метода науки, необходимо понимать, что наука выходит здесь за границы собственно науки, обращаясь к философии, в рамках которой, по сути, и формируется образ науки: философия занимается поиском ответов на такие вопросы, как специфика науки; научная методология; каков когнитивный статус законов и принципов науки; каковы критерии истины применительно к науке?

Философия науки анализирует методы и логику научного объяснения мира. Границы между философией науки и собственно наукой, таким образом, проницаемы, едва различимы.

Наука, таким образом, согласно данному подходу, понимается как вид деятельности, который направлен на то, чтобы приобрести знания, используя определённые подходы и методы в изучении природы, общества и человека.

В обществе в большей степени доминирует понимание науки как социального института: конкретно-образное мышление автоматически привязывает науку к «зданию», внешне его представляющему. Это – огромное количество специалистов, занимающихся изучением и развитием знания в различных областях человеческой деятельности в НИИ, образовательных кчреждениях, в больницах, на предприятиях…

Все эти «образы» науки тесно переплетены между собой, взаимодополняют друг друга.

Образ науки в общественном сознании может иметь негативный окрас в силу действия разных причин [5]:

1. недопустимо широкое распространение антинаучных знаний, стремительно транслируемых СМИ;
2. ожидание опасности от научного знания в силу неадекватного его применения, безудержный рост наукотехники;
3. утилитарность науки, вытесняющая духовность;
4. снижение интереса к науке со стороны молодого поколения;
5. увеличение среднего возраста учёных (особенно в области фундаментальных наук).

Формированию адекватного образа науки мог бы послужить философский «консенсус» по поводу этого образа, однако единого образа науки нет: каждое направление в философии формирует своё представление о науке.

Но тем не менее можно вычленить схожие образы науки, сформировавшиеся в некоторых школах метанауки, где уловлен ряд фундаментальных её характеристик.

Таким образом, «просвещённое» представление о науке, достигаемое повышение, в первую очередь, естественно-научной грамотности населения (особенно, «гуманитарной интеллигенции, формирующей содержание материалов масс-медиа» [5]), может помочь сформировать адекватное (не негативное, объективное) представление о науке и её уникальной роли в (продолжающейся) истории человечества.

Библиографический список

1. Матросов А.А., Пятилетова Л.В. Наука как вид мировоззрения: специфика, функции // Современные научные исследования и инновации. 2017. № 10 [Электронный ресурс]. URL: http://web.snauka.ru/issues/2017/10/84524 (дата обращения: 12.01.2018).
2. Большой Энциклопедический Словарь (БСЭ) [Электронный ресурс]. URL:  http://slovari.299.ru/word.php?id=42037&sl=enc (дата обращения: 03.04.2018).
3. Матросов А.А., Пятилетова Л.В. Социально-гуманитарное знание: классификация наук, специфика, функции // Гуманитарные научные исследования. 2017. № 10 [Электронный ресурс]. URL: http://human.snauka.ru/2017/10/24474 (дата обращения: 11.01.2018).
4. Чикунова В.С., Пятилетова Л.В. Специфика наблюдения как метода научного исследования // Современные научные исследования и инновации. 2017. № 10 [Электронный ресурс]. URL: http://web.snauka.ru/issues/2017/10/84455 (дата обращения: 13.01.2018).
5. Власова С.В. Образ науки в общественном сознании [Электронный ресурс]. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/obraz-nauki-v-obschestvennom-soznanii  (дата обращения: 03.04.2018).

---

Количество просмотров публикации: Please wait

Все статьи автора «Пятилетова Людмила Владимировна»

Названы главные достижения науки в 2019 году — Российская газета

Мода на рейтинги и хит-парады не обошла и науку. Ведущие журналы и агентства назвали лучшие работы 2019 года. В последнее время за чемпионство соревнуются в основном космос и генетика, которые попеременно занимают первое место. В прошлом году лидером стала работа по созданию комбинации новых генетических технологий, которая позволяет обнаружить, как клетка способна превратиться в тот или иной орган, а в итоге и во взрослый организм. В этом году на верхнюю строчку вновь поднялся космос, точнее, экзотические черные дыры.

Они были предсказаны более 100 лет назад в рамках Общей теории относительности. Долгое время астрономы имели только косвенные доказательства их существования. И вот ученые впервые смогли получить прямое свидетельство реальности подобных тел во Вселенной. Коллаборация EHT (Event Horizon Telescope) опубликовала первое в истории изображение тени сверхмассивной черной дыры в центре галактики M87, расположенной на расстоянии около 55 миллионов световых лет от Солнца. Исследование вели восемь телескопов, расположенных в разных точках планеты и работавших как одно целое.

Хотя сами ученые не называют эту работу грандиозным прорывом, ведь они получили именно то, что было предсказано теоретиками. Однако это ни в коей мере не снижает значительности достижения. Ведь в работе применены новые технологии изучения космоса, что позволит в будущем получать прорывные результаты, расширять горизонты науки.

На второе место эксперты поставили обнаруженные в американском штате Северная Дакота следы гигантской волны цунами. Науке давно известно, что 65 миллионов лет назад на Землю обрушился астероид размером около 10 километров, образовав кратер Чиксулуб на полуострове Юкатан. Последствия этого события хорошо изучены в геологических летописях, но что произошло непосредственно после астероидного удара, до сих пор было не ясно. Этот пробел и восполняют исследования международной группы ученых. В осадочной породе на севере США, богатой останками динозавров, обнаружен специфический слой, возникший почти сразу после падения астероида. Оказалось, что этот слой состоит из вещества, который принесла волна цунами, которую породило падение астероида. Теперь картина исчезновения динозавров стала более детальной.

Вновь среди лидеров рейтинга уже знаменитый денисовский человек. Если неандертальца и кроманьонца можно увидеть в любом антропологическом музее, то об облике денисовцев до сих пор почти ничего не известно. Дело в том, что денисовских скелетов, а главное, черепа не сохранилось. В распоряжении антропологов были только три зуба, фаланга пальца и фрагмент челюсти этих людей. И вот израильские ученые сделали практически невозможное: по ДНК, выделенной из фаланги пальца, удалось узнать особенности анатомии денисовцев, реконструировать строение их черепа и даже смоделировать внешность. Более того, авторы показали изображение денисовской девушки, немного напоминающей неандертальцев. Новый метод может быть применен далеко за пределами антропологии, в том числе в криминалистике.

Портрет черной дыры «нарисовали» восемь телескопов, расположенных в разных точках планеты и работавших как одно целое

Два места в рейтинге отвоевали фармакологические препараты. Спустя почти 40 лет после первого обнаружения смертельного вируса Эбола у медиков, похоже, появилось сразу лекарства: антитела с названиями mAb114 и REGN-EB3. Исследование показало, что около 70 процентов пациентов, получавших одно из этих антител, выжили. Вошло в рейтинг и генетическое лекарство от другой опасной болезни — муковисцидоз. Испытания показали, что препарат может существенно помочь как минимум 90 процентам больных.

Долгожданным прорывом стали работы создателей квантовых компьютеров. Группа ученых объявила о достижении так называемого «квантового превосходства». Речь идет о том, что с помощью нового устройства Sycamore удалось решить задачу, недоступную даже самым мощным «обычным» суперкомпьютерам. По словам авторов, полученный на их детище за 200 секунд результат пришлось бы ждать на самом мощном сегодня суперкомпьютере 10 тысяч лет. Правда, некоторые специалисты оценивают заявления о достижении «превосходства» преждевременными. Но если событие соответствует действительности, то его можно сравнить с первым полетом братьев Райт и с испытанием водородной бомбы. Речь идет о наступлении эры «квантового превосходства», появлении вычислителей принципиально иного типа, которые могут решать задачи, совершенно недоступные для самых современных классических ЭВМ.

Наконец попал в число научных прорывов и модный сегодня искусственный интеллект, который смог победить чемпионов в самом сложном варианте игры в покер. В отличие от шахмат, где победа достигается за счет быстрого пересчета всех возможных вариантов, покер всегда считался сферой исключительно человека и недоступной для машины. Игра включает в себя скрытую информацию — вы не знаете карты ваших оппонентов, — поэтому успех требует применения нескольких стратегий. Пару лет назад искусственный интеллект победил чемпионов в «простом» варианте покера, а в этом году и в самом сложном, обыграв команду из шести элитных игроков.

Первое в истории изображение одной из черных дыр, существование которых предсказано более 100 лет назад теорией Эйнштейна. Фото: nasa.gov

Впервые в рейтинг попали и роботы. Сегодня уже созданы машины, способные не только удерживаться на ногах после ударов, но и вскакивать после падения. Но разработка таких систем крайне сложна и длительна, так как применяются алгоритмы, основанные на поведении реальных существ. Швейцарские ученые применили новый подход, используя нейросети. Сначала ее обучили разным вариантам поведения, а затем это знание перенесли в реальный робот, который начал вытворять самые разные трюки — падать, вскакивать, делать кульбиты сальто и т.д.

Настоящей революцией в науке стало редактирование геномов под названием CRISPR/Cas9. С его помощью уже сделаны разные прорывные исследования в генетике и медицине. Но после первых восторгов специалисты начали отмечать и серьезные недостатки, называть метод грубым, который подходит только для экспериментов на животных в лабораториях. И вот недавно было создано называемое праймированное редактирование, которое позволяет вести целенаправленное изменение генома в любом месте, делая намного меньше ошибок по сравнению с CRISPR/Cas9. Это открывает возможность редактирования геномов на людях, не опасаясь серьезных ошибок.

Еще один космический лауреат — странная космическая «матрешка», которую исследовал американский зонд New Horizons. Ее назвали Аррокот, что означает «небо» в языке индейцев поухатан. Предположения, что в поясе Койпера, который начинается за орбитой Нептуна и заканчивается в 50-55 астрономических единицах от Солнца, «прячется» еще одно массивное тело, высказывались давно, но лишь несколько лет назад астрономы обнаружили признаки ее существования. Зонд New Horizons пролетел мимо Плутона летом 2015 года, когда за его орбитой телескоп Хаббл уже обнаружил объект, который находился как раз вблизи траектории аппарата. Получив команду с Земли, он сблизился с таинственным телом и сумел получить четкие снимки. Так в каталогах появился Аррокот.

Достижение — современная наука — Большая Энциклопедия Нефти и Газа, статья, страница 1

Достижение — современная наука

Cтраница 1

Достижения современной науки открывают широкие перспективы для развития химической переработки ископаемых углей как комплексного сырья весьма сложзного состава.  [1]

Достижения современной науки и техники позволяют осуществлять такие решения, при которых предприятие будет устойчиво к воздействию на него даже весьма значительных избыточных давлений. Однако это связано с крупными затратами средств и материалов, которые могут быть оправданы только острой необходимостью защиты уникальных, особо важных элементов объекта.  [2]

Достижения современной науки и новой техники, как, например, создание атомной энергетики, скоростной авиации, реактивных двигателей, радиотехнических приборов и электронных счетных машин, применение радиоактивных изотопов в научных исследованиях и медицине, в значительной мере обязаны прогрессу в области получения — и применения редких элементов за последние 15 — 20 лет.  [3]

Достижения современной науки и новой техники, как, например, создание атомной энергетики, скоростной авиации, реактивных двигателей, радиотехнических приборов и электронных счетных машин, применение радиоактивных изотопов в научных исследованиях и медицине, в значительной мере обязаны прогрессу в области получения и применения редких элементов за последние 15 — 20 лет.  [4]

Достижения современной науки открывают пути технического прогресса, служат основой многих принципиально новых, впервые внедряемых, технологических процессов. Так, основы атомной энергетики были открыты непосредственно в процессе научного экспериментирования, в научных лабораториях.  [5]

Достижение современной науки и техники вооружают производственников всем необходимым для постоянного совершенствования технологических процессов. Нужно так организовать работу, чтобы все новое, прогрессивное находило широкую дорогу для внедрения, а все препятствующее этому немедленно убиралось с пути.  [6]

Достижения современной науки и техники позволяют осуществлять такие решения, при которых предприятие будет устойчиво к воздействию па него даже весьма значительных избыточных давлений. Однако это связано с крупными затратами средств и материалов, которые могут быть оправданы только острой необходимостью защиты уникальных, особо важных элементов объекта.  [7]

Достижения современной науки свидетельствуют о предпочтительности реляционного подхода к пониманию пространства и времени.  [8]

Достижения современной науки, и в частности теоретической и прикладной органической химии, открывают широкие перспективы для успешной реализации всех отмеченных здесь главных направлений, что приведет к расширению областей применения горючих ископаемых, которые станут своеобразной рудой ряда отраслей промышленности.  [9]

Достижения современной науки открывают широкие перспективы не только для получения жидкого топлива разных видов из растений, которые растут на нашей планете, но и дают возможность культивировать нефтеносные растения. Успешное развитие новой отрасли науки — генной инженерии позволяет путем воздействия на наследственный аппарат тех или иных растений выращивать гибриды, которые будут содержать большое количество углеводородов — жидкого горючего.  [10]

Используя достижения современной науки и техники, способы сварки непрерывно развиваются и совершенствуются, открывая тем самым новые области для применения сварочных процессов в народном хозяйстве.  [11]

Систематизация и суммирование достижений современной науки применительно к условиям аппарата Советской власти и потребностям и нуждам рабоче-крестьянского государства в отличие от заданий науки, приспособленной к нуждам буржуазно-капиталистических государств — такова особенная цель, которую должна преследовать реорганизованная РКИ.  [12]

Систематизация и суммирование достижений современной науки применительно к условиям аппарата Советской власти и потребностям и нуждам рабоче-крестьянского государства в отличие от заданий науки, приспособленной к нуждам буржуазно-капиталистических государств.  [13]

Работники здравоохранени

история науки | Определение, естественная философия и развитие науки

История науки , развитие науки с течением времени.

На самом простом уровне наука — это знание мира природы. В природе существует множество закономерностей, которые человечество должно было признать для выживания с момента появления Homo sapiens как вида. Солнце и Луна периодически повторяют свои движения. Некоторые движения, такие как ежедневное «движение» Солнца, просто наблюдать, в то время как другие, такие как годовое «движение» Солнца, намного сложнее.Оба движения коррелируют с важными земными событиями. День и ночь — основной ритм человеческого существования. Времена года определяют миграцию животных, от которых люди тысячелетиями зависели в своем выживании. С изобретением сельского хозяйства времена года стали еще более важными, так как неспособность определить подходящее время для посадки могло привести к голоду. Наука, определяемая просто как знание природных процессов, универсальна для человечества и существует с самого начала человеческого существования.

Однако простое признание закономерностей не исчерпывает всего смысла науки. Во-первых, закономерности могут быть просто конструкциями человеческого разума. Люди спешат с выводами. Ум не может терпеть хаос, поэтому он конструирует закономерности, даже если их объективно не существует. Так, например, один из астрономических «законов» средневековья заключался в том, что появление комет предвещало великие потрясения, поскольку нормандское завоевание Британии последовало за кометой 1066 года. Истинные закономерности должны быть установлены путем независимого изучения данных.Поэтому наука должна проявлять определенную степень скептицизма, чтобы предотвратить преждевременное обобщение.

Закономерности, даже если они выражаются математически как законы природы, не могут полностью удовлетворить всех. Некоторые настаивают на том, что подлинное понимание требует объяснения причин законов, но наибольшие разногласия возникают в сфере причинности. Например, современная квантовая механика отказалась от поисков причинно-следственных связей и сегодня опирается только на математическое описание.Современная биология, с другой стороны, процветает на причинно-следственных связях, которые позволяют понять физиологические и эволюционные процессы с точки зрения физической активности таких объектов, как молекулы, клетки и организмы. Но даже если причинно-следственная связь и объяснение признаются необходимыми, нет единого мнения о том, какие причины допустимы или возможны в науке. Чтобы история науки имела хоть какой-то смысл, необходимо иметь дело с прошлым на его собственных условиях, и факт состоит в том, что на протяжении большей части истории науки натурфилософы апеллировали к причинам, которые современные ученые безоговорочно отвергают. .Духовные и божественные силы считались реальными и необходимыми до конца 18 века, а в таких областях, как биология, также и в глубине 19 века.

Оформите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Определенные условности регулируют обращение к Богу, богам или духам. Считалось, что боги и духи не могут быть полностью произвольными в своих действиях. В противном случае правильным ответом было бы умилостивление, а не рациональное исследование.Но, поскольку божество или божества сами были рациональны или связаны рациональными принципами, люди могли раскрыть рациональный порядок мира. Вера в высшую рациональность создателя или правителя мира действительно может стимулировать оригинальную научную работу. Законы Кеплера, абсолютное пространство Ньютона и отказ Эйнштейна от вероятностной природы квантовой механики были основаны на теологических, а не научных предположениях. Для чутких интерпретаторов явлений предельная постижимость природы, казалось, требует некоторого рационального руководящего духа.Заметным выражением этой идеи является утверждение Эйнштейна о том, что чудо не в том, что человечество постигает мир, а в том, что мир постижим.

В этой статье науку следует рассматривать как знание естественных закономерностей, которое подвергается некоторой скептической строгости и объясняется рациональными причинами. Необходимо одно последнее предостережение. Природа познается только через органы чувств, из которых зрение, осязание и слух являются доминирующими, и человеческое представление о реальности смещено в сторону объектов этих чувств.Изобретение таких инструментов, как телескоп, микроскоп и счетчик Гейгера, сделало возможным постоянно расширяющийся диапазон явлений в пределах чувств. Таким образом, научное познание мира носит лишь частичный характер, и прогресс науки следует за способностью людей делать явления воспринимаемыми.

В этой статье представлен широкий обзор развития науки как способа изучения и понимания мира, от примитивной стадии выявления важных закономерностей в природе до эпохальной революции в представлении о том, что составляет реальность, которая произошла в 20-м веке. физика.Более подробное изложение истории конкретных наук, включая разработки конца 20-го и начала 21-го веков, можно найти в статьях «Биология»; Наука о планете Земля; и физика.

Моральный вызов современной науки

Несколько лет назад, в ходе длинной речи о политике в области здравоохранения, президент Джордж У. Буш говорил о проблемах, с которыми сталкивается общество, все более и более опирающееся на науку. Он выразил свое предупреждение в следующих словах:

Сила науки морально нейтральна — ее так же легко использовать в плохих целях, как и в хороших.В восторге от открытий мы никогда не должны забывать, что человечество определяется не только разумом, но и совестью. Даже самые благородные цели не оправдывают всех средств.

В разумной формулировке президента моральный вызов, который ставит перед нами современная наука, заключается в том, что наши научные инструменты просто дают нам грубую силу, и мы должны определить правильные способы использования этой силы и запретить неправильные пути.

Представление о моральной нейтральности науки также широко поддерживается и продвигается учеными.Действительно, многие ученые носят свой нейтралитет как знак чести, представляя себя бескорыстными слугами истины, которые просто снабжают общество фактами и инструментами. Они предоставляют другим решать, как их использовать. «Наука может установить только то, что есть, но не то, что должно быть, — сказал Альберт Эйнштейн, — и вне ее области все виды оценочных суждений остаются необходимыми».

Это предложение на первый взгляд кажется вполне разумным. Вселенная в своем мягком безразличии остается такой, какая она есть, независимо от того, что мы считаем правильным, и, казалось бы, она не принимает сторону в моральных спорах.Наука использует знания о мире природы, чтобы информировать нас или наделить нас силой, но что мы делаем с этими знаниями и силой, остается за нами.

Более того, наиболее распространенная современная критика науки по моральным соображениям на самом деле является критикой некоторых видов использования технологий, и поэтому имеет тенденцию поддерживать этот взгляд на науку как на нейтральный инструмент. Наш век технологий научил нас опасаться опасностей определенных приложений науки как инструментов манипуляции, деградации или разрушения. Любой житель Запада узнал бы образ Доктора.Монстр Франкенштейна обезумел, и мы все также привыкли к призраку ядерного грибовидного облака, к страху перед биологической или химической атакой и к зловонию промышленного загрязнения. Мы на собственном горьком опыте узнали, что Дедал, механик, может быть опасным персонажем. Мы также знаем, что в противном случае полезные технологии могут вызвать тревожные этические вопросы, и что в ближайшие годы они будут только усугубляться, поскольку биология становится все более производственной наукой, как и физика и химия до нее.

Это было ясно с самого начала. Это был Фрэнсис Бэкон, отец современного научного проекта, который прямо сказал, что «механические искусства имеют двусмысленное применение, служа как для лечения, так и для ран».

Но Бэкон ответил на свое беспокойство (и президента Буша) словами, которые все еще являются достаточным ответом на утверждение о том, что моральный нейтралитет технологий делает их опасными. «Если унижение искусств и наук в целях зла, роскоши и тому подобного станет основанием для возражений, — писал Бэкон, — пусть никого это не трогает, ибо то же самое можно сказать обо всех земных благах; остроумия, отваги, силы, красоты, богатства, самого света и прочего.«Все может быть обращено ко злу в руках злых людей. Это не самый важный моральный вызов, который ставит перед нами современная наука.

Моральный вызов современной науки выходит далеко за рамки двусмысленности новых технологий, потому что современная наука — это гораздо больше, чем источник технологий, а ученые — гораздо больше, чем просто исследователи и создатели инструментов. Современная наука — это грандиозное человеческое начинание, поистине величайшее в современной эпохе. В его работе задействованы лучшие и самые умные люди во всех уголках земного шара, а его образ мышления и рассуждения стал доминировать в том, как человечество понимает себя и свое место.

Следовательно, мы должны судить о современной науке не только по ее материальным продуктам, но также, и более того, по ее намерениям и ее влиянию на то, как человечество пришло к мышлению. В обоих случаях наука далека от моральной нейтральности.

Современный научный проект не был задуман и рожден как морально нейтральный поиск фактов. Напротив, зародившаяся в семнадцатом веке из-за разочарования в бесплодной философии европейских университетов, современная наука была глубоко моральным предприятием, направленным на улучшение положения человечества, облегчение страданий, улучшение здоровья и обогащение жизни.

Фрэнсис Бэкон утверждал, что поиск знаний, движимый исключительно «естественным любопытством и пытливым аппетитом», будет ошибочным и неадекватным, и что истинной целью подлинной науки должно быть «прославление Создателя и облегчение состояния человека». ” Бэкон предположил, что человек нуждается в помощи, потому что он угнетен природой на каждом шагу, и с помощью своей науки Бэкон стремился овладеть природой и тем самым облегчить страдания и дать человечеству возможность действовать с большей свободой.

Рене Декарт, стоящий плечом к плечу с Бэконом среди отцов науки, имел в виду не менее моральную цель. Его математическая наука, как он сообщает нам в Рассуждениях о методе , нацелена не на нейтральное знание или создание легкомысленных механических игрушек, а, главным образом, на «сохранение здоровья, которое, без сомнения, является основным благом и основой всего остального. товары этой жизни ».

Эта фундаментальная моральная цель всегда двигала научный проект, особенно те науки, о которых президент Буш упомянул в своем предупреждении: биология и медицина.Эта моральная цель может быть менее очевидной в случае некоторых других наук, но она не менее значима. Современная наука обычно ищет знания по какой-то причине, и это моральная причина, и в целом хорошая.

Сегодня современная наука все еще движется моральными целями, выдвинутыми ее основателями, и часто сами ее заявления о нейтралитете свидетельствуют об этом. Рассмотрим один недавний пример. В широко разрекламированной оценке научных и медицинских аспектов клонирования человека, опубликованной в январе 2002 г., Национальная академия наук заявила, что исследует только научные и медицинские аспекты рассматриваемых проблем, в то время как, как говорится в отчете, «полагаясь на других. по фундаментальным моральным, этическим, религиозным и социальным вопросам.Это довольно обычный пример утверждения, что на рассмотрение других предлагаются только нейтральные факты. Но исследование завершается рекомендацией запретить клонирование человека для рождения живорожденного ребенка, поскольку оно опасно и может нанести вред людям, участвующим в этом процессе. Это, как следует из отчета, не моральный, а фактический вывод.

На самом деле, однако, это вывод, который принимает как должное моральные императивы научного проекта и даже не думает о них как о моральных допущениях.В конце концов, почему тот факт, что процедура опасна, означает, что ее не следует практиковать? Не зависит ли ответ на этот вопрос от морального аргумента? Почему, если не по моральным соображениям, мы заботимся о безопасности участников исследования или пациентов? В таком случае, почему, если не по моральным соображениям, мы хотим исцелять больных и утешать страдающих? Мы все знаем почему, и исследователи и врачи, занимающиеся изучением биологии и медицины, тоже знают, почему.Можно представить, что многие из них выбрали профессию во многом именно потому, что видели в науке способ помочь другим, и были правы.

Наука — и я снова говорю в основном, но не исключительно о биомедицинской науке, — руководствуется глубокой моральной целью. Эта цель сама по себе не является результатом научного исследования, но она направляет, формирует и направляет научное предприятие во всех смыслах. Представляя себя морально нейтральным, наука продает себя очень недорого.

Многие из нас, тем не менее, считают науку нейтральной, потому что она не соответствует профилю морального предприятия, как его понимают в наше время.Проще говоря, наука не выражается в моральных декларациях. Он нейтрален в том самом смысле, в котором нейтралитет считается положительным моментом в свободном либеральном обществе: наука не говорит нам, что делать. Он руководствуется потребностями и желаниями людей, а не предположениями о добре и зле. Наше стремление к здоровью, комфорту и силе неоспоримо, и наука стремится служить этому желанию. Им движет моральный долг сделать нам доступными определенные способности, но он не навязывает нам кодекс поведения.Поэтому он может претендовать на нейтралитет в вопросе о том, как должны жить мужчины и женщины.

Но проект в масштабе современного научного предприятия не может не повлиять на то, как мы рассуждаем по этому фундаментальному моральному вопросу. В конце концов, современная наука в первую очередь предполагает образ мышления. Он основан на новом способе понимания мира и представления его человеческому разуму в форме, которую разум может понять. Принуждая мир к этой форме, наука обязательно должна исключить некоторые его элементы, которые не помогают работе научного метода, и среди них много элементов, которые мы могли бы считать морально значимыми.

Наука заставляет себя рассматривать только те факты, которые поддаются количественной оценке, и, используя эти факты, она формирует картину мира, которую мы можем использовать для понимания и преодоления определенных естественных препятствий. Чем эффективнее научный способ мышления делает это, тем успешнее и полнее он убеждает нас в том, что это все, что нужно сделать. Таким образом, сила и успех научного мышления формируют наше мышление в целом.

Только когда мы понимаем современную науку в первую очередь как интеллектуальную силу, мы можем начать понимать ее значение для моральной и социальной мысли.Научное мировоззрение оказывает глубокое и мощное влияние на то, что мы понимаем как истинную цель, предмет и метод морали и политики.

Когда Декарт писал самые ранние главы истории современной науки, он уже уловил суть вопроса. Решив, как мы видели, что его новая наука должна быть направлена ​​на улучшение здоровья, заведомо сомнительный Декарт был ужасно смел, описывая здоровье как «без сомнения первичное благо и основу всех других благ в этой жизни.”

Несомненно, утверждение о том, что здоровье — это как первичный товар , имеет последствия, выходящие далеко за рамки интересов ученых. Понимание обществом основополагающего блага обязательно определяет его политику, его социальные институты и его моральное предназначение и направление. То, как вы живете, во многом зависит от того, к чему вы стремитесь.

И здоровье — необычный кандидат на «первичное благо». Это, безусловно, необходимое благо — без здоровья ничем другим нельзя наслаждаться.Но формулировка Декарта и мировоззрение современной науки рассматривают здоровье не только как основу, но и как главную цель; не только как начало, но и как конец. Облегчение и сохранение — от болезней и боли, от страданий и необходимости — становятся определяющими целями человеческих действий и, следовательно, человеческих обществ.

Это современный подход в такой же степени, как и научный. С древних взглядов, изложенных Аристотелем, политические сообщества были необходимы для реализации человеческой природы, для поиска справедливости посредством разума и речи.Конечной целью человека была добродетельная жизнь, а политика была необходимым ингредиентом обнадеживающего и возвышенного стремления к достижению этой цели. Но Макиавелли положил начало современному периоду политической мысли, стремясь к меньшему. Он утверждал, что люди собираются вместе, потому что сообщества и государства «выгоднее жить и легче защищаться». Цели, которые мотивируют большинство людей, — это безопасность и власть, а мужчин и женщин лучше всего понять не по тому, к чему они стремятся, а по тому, против чего они стремятся.Его последователи согласились. Для Томаса Гоббса избавление от постоянной угрозы смерти было основной целью политики и, в некотором смысле, самой жизни. Джон Локк, менее болезненный, рассматривал государство как защитника прав и арбитра в спорах, стремящегося избегать насилия и защищать жизнь.

Это занижение целей, таким образом, кажется результатом как политических, так и научных идей. Но не случайно, что Гоббс и Локк были не только великими философами современной политики, но и великими энтузиастами новой науки, точно так же, как Аристотель был не только великим античным философом, но и выдающимся научным умом греческого мира.

Аристотель видел в природе хранилище примеров каждого живого существа в процессе превращения в то, чем оно должно было быть. Эта телеология естественным образом повлияла на его антропологию и его политическое мышление: он понимал человечество по тем высотам, к которым мы, казалось, приближались. Между тем современные люди видели в природе грубого и беспощадного угнетателя, всегда обременяющего слабых и повсюду убивающего невинных. Этот мрачный взгляд на жизнь вдохновил их прежде всего на избавление от тирании природы.Таким образом свобода, другое слово для обозначения облегчения, стала целью политики, а сила и здоровье — целями великого научного предприятия. Отвергая телеологию как в науке, так и в политике, они понимали людей, думая о том, откуда они пришли — о воображаемом состоянии природы или, в конечном счете, об историческом тигле эволюции, — а не о том, куда они направлялись.

Избегать худшего, а не добиваться лучшего — великая цель современных людей, даже если мы очень хорошо позолочили наш мрак всевозможными украшениями, чтобы не быть измученными и испорченными образом жизни, направленным на большинство в основном, чтобы избежать смерти.Мы позолочили его, прежде всего, языком прогресса и надежды, хотя на самом деле ни один человеческий образ жизни никогда не был мотивирован страхом более глубоко, чем наш современный научный путь. Однако наш единственный ответ на страх — это не смелость, а techne , и поэтому наш страх не ослабляет нас, а, скорее, побуждает к действию, особенно к научным открытиям и техническому прогрессу.

Это современное отношение доходит до крайности, когда забывает о себе — принимая необходимость за благородство и путая избегание худшего со стремлением к лучшему.С самого начала современное мировоззрение породило своеобразные утопизмы разного рода, основанные на мечте о преодолении природы и жизни, наконец, свободной от необходимости и страха, способной удовлетворить все наши потребности и наши прихоти. и, в особенности, способность бесконечно жить в добром здравии. Этот вид утопизма обычно начинается с мягкого либертарианства, хотя временами кончается политическим экстремизмом, если не гильотиной.

Но в его гораздо более распространенных и гораздо менее чрезмерных формах есть чем восхищаться в этом своеобразном ответе на холодный суровый мир, и на самом деле нам очень хорошо послужил этот устрашающий и устремленный вниз взгляд на природу и человека.Избегать худшего во многих отношениях является справедливой и сострадательной целью, потому что общество, в основе которого лежат высокие и благородные идеалы, неизбежно оставляет бесчисленное множество своих людей перед лицом именно худшего, что может предложить человеческая жизнь. Современные общества, эгалитарные и демократические, стремящиеся в первую очередь к облегчению, терпят гораздо меньше страданий, чем их предшественники, и гораздо лучше проявляют подлинное сострадание и сочувствие. И современная жизнь, прежде всего благодаря современной науке, положила конец огромной боли и страданиям и тем самым сделала возможным большое человеческое счастье.

Сделав это, мы убедили себя, что борьба с болью и страданием сама по себе является высшим призванием человечества или, по крайней мере, главной целью общества. Моральные последствия этого превосходства здоровья и облегчения довольно глубоки, если не всегда очевидны. Общество, стремящееся к здоровью, не обязательно является обществом, пренебрегающим другими добродетелями. Напротив, жажда облегчения боли имеет тенденцию поощрять милосердие и сочувствие, а также усиливать стремление к равенству, справедливости и сочувствию.Современные общества уникальным образом защищают основное достоинство и неотъемлемые права человека, а также свободу человека. Стремление к здоровью не обязательно поощряет более высокие и благородные занятия, но также не обязательно противоречит им. Таким образом, современная жизнь, сформированная мировоззрением современной науки, обычно может сосуществовать с добродетельной жизнью, сформированной более старыми, «донаучными» идеями и устремлениями.

Но в наше время, больше, чем в любой другой современный период, мы начали видеть более темные моральные последствия превосходства здоровья.Стремление к здоровью не обязательно противоречит другим добродетелям и обязательствам, но в тех случаях, когда оно противоречит им, оно имеет тенденцию преодолевать их. И поэтому, когда стремление к здоровью с помощью науки и медицины противоречит даже самым глубоким обязательствам современной жизни — равенству, правам, самоуправлению или защите слабых — наука и медицина обычно побеждают.

Этот конфликт между первичными товарами разыгрывается в наших современных дебатах о биотехнологиях — будь то исследование эмбриональных стволовых клеток, генетический скрининг эмбрионов, эксперименты с лекарствами в развивающихся странах или любое другое.Практически любое нарушение человеческого достоинства или зарождающейся жизни может быть оправдано, если оно служит цели развития медицины или облегчения физических страданий. Нам очень трудно описать что-то более важное, чем здоровье, или более важное, чем облегчение страданий, поэтому, когда за помощь приходится платить, даже ценой заветных принципов или самоочевидных истин, мы все слишком часто расплачиваемся.

Более того, если здоровье и власть над природой — это высшие человеческие блага, то, безусловно, наука (в отличие от политики) должна быть основным инструментом нашей реализации.Наука, в гораздо большей степени, чем политика, прямо направлена ​​на продвижение этих благ, и в той мере, в какой политики пытаются управлять наукой, они могут мешать достижению этой великой цели. По этой причине издавна существовала склонность считать науку недосягаемой для политики — склонность, поощряемая отцами современной науки и прочно укоренившаяся в нашем политическом мышлении. Эта склонность, пожалуй, самая серьезная угроза самоуправлению в наше время и одна из самых серьезных моральных проблем, которые ставит современный научный проект.

Наука и самоуправление

Конечно, у политики есть разные способы установить власть над наукой. Искажение или сокрытие нежелательных фактов, то есть манипулирование результатами научных исследований в политических целях, несомненно, является незаконной тактикой. Но управлять практикой научных методов, которые угрожают нарушением важных моральных границ, не только законно, но в некоторых случаях необходимо. В конце концов, наука — это не просто наблюдение.Большая часть науки — это действие, и некоторые из этих действий (особенно когда действуют на людей) могут угрожать реальным вредом. Политика существует, чтобы управлять действием, и поэтому иногда она должна управлять наукой. Это не всегда вызывает споры. Никто не утверждает, что защита людей от нарушения их прав, например, в научных исследованиях, является незаконной. Мы, скорее, спорим о том, когда они уместны и в какой степени. Поскольку такие правила обычно существуют, чтобы служить делу безопасности, они не считаются политическими или моральными ограничениями в отношении науки, но, конечно, это именно то, чем они являются, и их всеобщее признание доказывает, что управление наукой законно и необходимо.

Но когда предлагаемые пределы основаны на чем-то другом, кроме безопасности или здоровья, то есть чем-то отличном от той самой причины, которой служит сама наука, они быстро становятся спорными. И даже многие ограничения, основанные на более широком понимании защиты жизни, как правило, решительно отвергаются, если они действительно ограничивают улучшение здоровья. Таким образом, приоритет здоровья не только формирует цели научного предприятия, но и ограничивает способность политики действовать на службе других важных благ.Если вопрос в том, победит ли прогресс науки или авторитет либерально-демократического самоуправления, проницательный игрок поступит мудро, сделав ставку на науку.

Защита научной свободы в этих случаях обычно принимает форму защиты свободного исследования, и слишком часто игнорируется различие между простым наблюдением и действием. Считается, что наука как слуга высшего блага стоит выше политики, и ее защитники описывают ее как средство истины, а не действия.Поэтому любой предмет, по которому наука говорит или действует, становится закрытым для политиков, информированных с помощью других видов анализа: моральных предпосылок, традиций, религиозных или личных взглядов, как если бы любой вопрос государственной политики с любым научным измерением следует понимать только как предмет чистой науки.

Элеонора Холмс Нортон, делегат округа Колумбия в Палате представителей США, высказала эту точку зрения на недавнем слушании об использовании препарата для прерывания беременности RU-486.Отметив, что FDA заявило, что препарат безопасен для женщин, Нортон утверждала, что этот вывод должен положить конец дискуссии, и с сожалением отметила

явная политизация одной области, которую американцы всегда держали от политики, а именно самой науки. Будь то Скьяво или креационизм, переименованный в Разумный замысел, исследования стволовых клеток или, да поможет нам Бог, само глобальное потепление, — вокруг этого Конгресса ходят взгляды, которые по сути делают выводы по этим вопросам огромного научного значения, основанные на их личных убеждениях.

После того, как наука заговорила, считает Нортон, больше не будет места для «личных убеждений», опирающихся на ненаучные источники, такие как философия, история, религия или мораль, для руководства политикой. «Это безопасно?» это единственный моральный вопрос, на который может попытаться ответить только наука; и пока это безопасно, все прочие моральные соображения, все другие основания для управления наукой считаются незаконными. Научное суждение, в котором здоровье является одновременно основной целью и единственно мыслимым пределом, является последним голосом авторитета.

Подобно тому, как превосходство здоровья бросает вызов основному либеральному принципу равенства в дебатах по биотехнологии (например, эмбриональная жизнь рассматривается как инструмент, служащий будущему здоровью других), так и этот возвышенный взгляд на авторитет науки как Главный толкователь истины бросает серьезный вызов основному либеральному принципу самоуправления. Он лишает легитимности другие источники мудрости о том, что хорошо, а что нет.

Две великие силы наращивали свою силу с семнадцатого века: общественное мнение и научное знание.В идеальном мире наши научные знания о природе могли бы определять мнение простого человека, в то время как ценности граждан могли бы определять охват науки. Но не нужно быть циником, чтобы понять, что конфликт между этими двумя великими силами неизбежен. В принципе, самоуправление позволяет людям оставлять за собой право высказывать свои суждения по своему усмотрению и, таким образом, отвечать на последние научные заявления «ну и что?» и принимать решения на основе тех «личных убеждений», что Дел.Холмс Нортон так насмешливо отклоняет. Государственная политика может и должна опираться на всевозможные влияния. Но в наше время по очень многим вопросам никто не может говорить с авторитетом, которым обладает наука. Представитель Тед Стрикленд, демократ из Огайо, выступал от имени многих, когда в ходе дебатов Палаты представителей о клонировании человека в 2001 году он сказал, что, когда дело доходит до вопросов, касающихся науки, «мы не должны позволять теологии, философии или политике вмешиваться. вмешиваться в принятое нами решение.«Даже политика не может вмешиваться в политику, когда в нее вовлечена наука.

Частично предполагаемое превосходство научного авторитета коренится в том факте, что наука строит свое понимание кумулятивно — так что сегодня она всегда знает больше, чем знала вчера. Строго говоря, религия работает и, в большинстве случаев, не так работает философия. Наука по своей природе прогрессивна и поэтому дает нам ощущение, что все другие средства понимания должны стремиться догнать. Не отстает от каждой новой разработки в биотехнологии благонамеренный залпом руки, изрекающий слишком знакомое клише, что «наука движется так быстро, этика просто не может угнаться за ней.”

Но это глубокое недоразумение. Этическая основа, необходимая нам для решения проблем (и максимально эффективного использования перспектив) науки и технологий, не нуждается в разработке в свете последних статей в научных журналах. Его ключевые компоненты доступны нам уже очень давно. Они обсуждались священниками в храме Соломона три тысячи лет назад, обсуждались на рынках Афин в пятом веке до нашей эры, проповедовались галилейским плотником всем, кто желал их слушать, и они были и продолжают совершенствоваться, оттачиваться. , и с тех пор применяется некоторыми из величайших умов западной цивилизации.Наша проблема не в том, что нам не хватает этических принципов, а в том, что мы их забываем.

Современная наука и технологии могут усугублять и усугублять эту забывчивость, убирая некоторые из тех вещей, которые время от времени заставляют нас вспоминать — ребенка, потенциал которого является для нас большим сюрпризом, пределы, которые уважение к другим должно налагать на наши тщеславие, истины и уроки, которые мы можем извлечь, только старея — и приучая нас к такому образу мышления и обучения, которое, кажется, всегда знает больше сегодня, чем знало вчера.По праву очарованные возможностями и достижениями перспективной науки, мы часто не видим возможности прогресса благодаря воспоминаниям и испытываем искушение поверить в то, что можем выйти за пределы границ, и ограничения, которые прошлое всегда пытается напомнить нам, необходимы. Эта забывчивость может привести к тому, что мы будем знать гораздо меньше, чем знали вчера, даже о науке.

В конце концов, наука — это деятельность человека, даже если она обращена к миру природы.И наша цивилизация обладает глубокими и готовыми знаниями о том, как понимать человеческую деятельность и управлять ею. Самый верный способ понять роль науки в нашем обществе и самая надежная основа для управления наукой, когда это необходимо, — это прибегнуть к знаниям о человеческой природе и человеческих делах, которые сами по себе не являются научными.

Научное знание, конечно, должно информировать наше понимание человеческого значения того, чем занимается наука — нам нужно знать, например, что такое человеческий эмбрион в научных терминах, чтобы знать, как относиться к нему с человеческими терминами.Но наука не решает вопроса. Он является основанием для принятия решения, но именно другая великая сила современности, общественное мнение, которое само опирается на широкий спектр мудрости, определяет курс общества. Некоторые общественные защитники науки понимают это, тратя много энергии и ресурсов на то, чтобы убедить общественность в их взглядах на благо, как мы видели в общественной кампании по исследованию эмбриональных стволовых клеток. Проще говоря, этот взгляд на благо состоит в том, что неограниченная научная свобода и щедрое государственное финансирование научных исследований дадут публике то, чего она хочет больше всего: лекарства от болезней природы.

Но у публики, несмотря на всю ее жажду лечения, есть и другие виды голода. И хотя общественность уважает науку, она не может обращаться только к науке за советом о том, чего желать и как жить. Он также должен опираться на массив ненаучной мудрости, которая, возможно, лучше всего понимается как традиция . Традиция также накапливается, но не в том простом смысле, в котором научное знание строится само на себе. Традиция — это результат бесчисленных столетий проб и ошибок в человеческих делах, но она глубоко сформирована тем простым фактом, что люди всегда начинают с одного и того же места, рождаются беспомощными и невинными, и всегда должны формироваться и воспитываться, чтобы восстать оттуда. .Поэтому традиция не может надеяться просто строить на себе, потому что она должна формировать каждое поколение из одних и тех же грубых начал, независимо от того, насколько хорошо были сформированы его родители. Наши институты традиции — культурные, гражданские, религиозные и моральные — поэтому всегда заняты сизифовской задачей образования и поэтому всегда в некотором смысле делают то же самое, что и всегда. Они учатся у тех, кто делал то же самое в прошлом, но они никогда не свободны просто двигаться дальше и делать что-то другое, если только они не откажутся от задачи по рождению детей в мире и, таким образом, откажутся от будущего во имя прогресса. — парадоксальный недальновидный футуризм, который может длиться только одно поколение.

Наши ключевые социальные институты в этом смысле по своей сути консервативны, и поэтому они должны оставаться. Стабильность и преемственность, которые вряд ли имеют большое значение для научных знаний, необходимы для культурной жизнеспособности любого общества.

Это не означает, что мы не узнаем нового о том, как нам следует жить, — что наши традиции не развиваются и не растут. Конечно, это так и должно быть всегда, но это не может быть простым и совокупным. Новое, чему мы учимся в философии, этике и религии, не заменяет того, что нам давно известно.Современная астрономия просто доказала, что то, что теоретизировал Аристотель о природе Солнечной системы, было неверным. Современная философия никогда не сможет показать ничего подобного в отношении того, что Аристотель теоретизировал о наилучшем способе жизни.

Все это просто означает, что существует более чем один законный способ достичь понимания. Наши средства понимания и управления человечеством в корне сильно отличаются от наших средств понимания и овладения природой. Чтобы понять природу, нужны постоянно растущие знания.Чтобы понять человека, нужна мудрость веков. Эта мудрость по мере ее накопления может быть подкреплена научным знанием, но никогда не может быть им заменена. Наука — чрезвычайно эффективное и мощное средство познания природы, и знание природы очень важно. Но люди и человеческие общества — это больше, чем просто объекты природы, поэтому и другие вещи тоже имеют значение.

Наука, мораль, религия и философия — это не просто разные способы ответа на одни и те же вопросы, которые нужно сравнивать друг с другом на основе их ответов.Это, скорее, разные способы ответа на разные вопросы. Современная наука, отвечая на критические вопросы о мире природы, принесла нам здоровье, комфорт, богатство и силу, о которых раньше и не мечтали. Эти огромные достижения по понятным причинам заставили нас сосредоточиться на вопросах, на которые наука может ответить, и поэтому в некоторой степени упустить из виду те, на которые она не может ответить. В этом смысле моральный вызов современной науки является следствием способности науки определять вопросы, которые мы задаем, и средства, которые мы ищем для ответа на них, иногда сглаживая или искажая то, что мы делаем и как живем.

Если мы сможем отправить человека на Луну…

Таким образом, благодаря своему успеху и впечатляющей силе, научное мышление убеждает нас, что это путь к единственному знанию, которое стоит знать. Мы совершенно справедливо впечатлены эффективностью научных методов в применении к природе, и поэтому импульс применить те же способы мышления к ненаучным вопросам почти непреодолим. Если мы можем добиться такого замечательного прогресса в нашем овладении природой с помощью науки, почему бы нам не добиться такого же прогресса в нашем решении социальных, политических и моральных вопросов с помощью науки? Просто кажется, что наука предлагает более продвинутый способ рассуждать, чем старые подходы ко всем нашим трудностям.

Так казалось с самого начала. Первые сторонники науки совершенно открыто утверждали, что научное мышление должно и должно вытеснить другие способы мышления. В своем «Очерке исторической картины развития человеческого разума » 1794 г., маркиз де Кондорсе отмечает, что «единственной основой веры в естественные науки является эта идея, что общие законы, управляющие явлениями Вселенной, известны или неизвестно, необходимы и постоянны. Почему этот принцип должен быть менее верен для развития интеллектуальных и моральных способностей человека, чем для других операций природы? »

Полвека спустя Огюст Конт, отец современной социологии, утверждал, что «общая ситуация в науках о политике и морали сегодня в точности аналогична положению астрологии в отношении астрономии, алхимии в отношении химии и панацея по отношению к медицине.Он надеялся, что со временем мораль будет продвигаться по пути к более научным методам. Предлагая пример нового и впечатляюще эффективного образа мышления, современная наука заменит другие способы мышления, включая традиционные моральные рассуждения.

Ранние критики науки также отметили эту возможность, хотя, конечно, с меньшим энтузиазмом. Жан-Жак Руссо в своей книге Discourse on the Arts and Sciences , написанной в 1750 году, утверждал, что огромное количество объектов, на которые обращает свое внимание новое обучение, будет иметь тенденцию полностью вытеснять из рассмотрения те вопросы (например, нравственность), на которые это не применимо.Монтень предвидел это задолго до этого и изложил аргументы со своим обычным кратким чутьем: «чем больше люди трудятся только над тем, чтобы заполнить память, тем больше они оставляют совесть и разум без мебели и пустоты».

Эти мыслители, писавшие в начале современной эпохи, понимали силу идей, влияющих на формирование нашего разума, и действительно, они прекрасно знали, что наука может доминировать в мыслях людей, исключая другие способы мышления.

В наше время мы, возможно, менее склонны признавать науку как набор идей со стремлением к универсальности именно потому, что научное предприятие было столь успешным.Но авторитет, который мы передаем науке, как слуге здоровья и как владыке знаний, ослабляет нашу преданность другим источникам мудрости, столь важным для нашего самопонимания и самоуправления. Эти другие источники служат для обоснования наших моральных суждений, в то время как наука избегает или сглаживает моральные вопросы, поскольку не может на них ответить и редко должна их задавать. Тогда мы могли бы описать современное господство научного мировоззрения не как морально нейтральное, а как морально нейтрализующее , вытесняющее наши средства морального мышления и источники морального авторитета.При всей своей мощи наука рискует оставить нас морально и метафизически бессильными.

Это ставит предупреждение президента Буша в совершенно ином свете. По мере того, как способность науки переделывать мир природы продолжает расширяться, сама наука или, по крайней мере, наша уступка ее авторитету, делает нас все более бессильными решать, как лучше всего использовать наше новое мастерство. Проблема не в том, что наши изобретения могут использоваться как во благо, так и во зле, а в том, что мы, представители научного века, рискуем потерять способность различать добрые и злые цели.Моральные императивы, включая особенно те глубокие моральные императивы, лежащие в основе научного предприятия, затуманиваются, как только научное предприятие начинает фокусировать свое внимание непосредственно на самом человеческом животном.

Это делает науку менее способной решать, как ей применять свою силу, и оставляет общество менее способным правильно направлять научный проект. Наука с самого начала стремилась не только знать, но и делать. Возникает вопрос: что делать? Не прибегая к осознанному моральному суждению, ответ, который раньше был «делать добро», постепенно превращается в «делать то, что можно сделать».Таким образом, средства науки путаются с ее целями, прогресс исследований становится самоцелью, и мы переходим от императива искать силы делать то, что, как мы знаем, хорошо, к представлению о том, что все, что у нас есть способность делать — это хорошо. «У нас есть кирпичи, давайте построим башню», — говорим мы друг другу в век науки. У нас есть «запасные» эмбрионы, давайте сделаем стволовые клетки.

Это никогда не было хорошим аргументом в пользу строительства башни, и это не является адекватным оправданием для уничтожения человеческих эмбрионов ради стволовых клеток.Но этому аргументу всегда было трудно сопротивляться. Поскольку наука становится способной не только достигать небес, но также проникать в человеческий геном и источники самой жизни, мы больше, чем когда-либо, нуждаемся в тех самых моральных силах, которые успех науки ослабил.

Все это, однако, не означает, что наука аморальна. Дело обстоит как раз наоборот, и это важно помнить. Проблема, с которой мы сталкиваемся, настолько неприятна и трудна именно потому, что наука может сделать так много добра, а на каждом шагу желает, стремится и пытается сделать так много добра.Наша задача состоит в том, чтобы поддерживать науку верной своей первоначальной моральной цели, не позволяя ее подходу к миру сделать нас слепыми к моральному смыслу и суждениям. Для этого мы должны понимать науку как моральное стремление, человеческий проект с очевидными этическими целями. Только если мы будем смотреть на науку в таких терминах, и если сами ученые тоже, мы сможем приступить к трудной задаче оценки моральных благ, поставленных на карту, и спросить, является ли то добро, которое наука может сделать, в каждом случае «первичным благом и основой всех других благ этой жизни », — как так уверенно утверждает Декарт.Будет много случаев, когда это будет считаться таковым, но будут также случаи, когда научная свобода и даже научный прогресс должны быть заменены более высокими моральными качествами.

Это, в самом глубоком смысле, моральный вызов, который ставит перед нами современная наука: продвигать великое моральное благо облегчения состояния человека, не забывая при этом о других и, возможно, более высоких моральных благах. Это вызов нашему пониманию того, что важнее всего, нашей приверженности равенству и самоуправлению, нашему признанию неизбежно разнообразных источников мудрости и авторитета, а также нашему пониманию правильных вопросов.

Настоящая проблема заключается не в инструментах, которые дает нам наука, а в отношении, которое она формирует в нас. Проблема не в том, что технологии можно использовать как во благо, так и во зло, а в том, что людям в век технологий может быть очень сложно отличить эти два понятия. Моральный вызов современной науки, как и любой подлинный моральный вызов, представляет опасность для души людей; и опасность, которая угрожает нам в век науки, исходит не из наших инструментов или наших машин, а из наших собственных предположений и взглядов.Когда мы ссылаемся на «Дивный новый мир» как на сокращение бесчеловечной технологической антиутопии, которая угрожает нашему будущему, если мы не справимся с этой задачей, мы обязательно должны помнить полное шекспировское восклицание, из которого Олдос Хаксли извлек название своего романа: «О дивный новый мир, в котором есть такие люди! » Нас должен беспокоить не только век современной науки, но и переделанные в ней люди.

Этика современной науки, основные проблемы |

Наука — это социальное явление. Наука — это работа ученых в определенной области для достижения истинного знания. Такая деятельность основана на особых законах, правилах, принципах жизни человека, а эти аспекты в свою очередь представляют собой определенный набор правовых, политических, административных регуляторов жизни каждого отдельного общества в различных сферах жизни. Современное состояние общества показывает, что наряду с традиционными аспектами возросла роль морально-этических аспектов развития науки. Сегодня наука дошла до того, что она может влиять на процессы, происходящие в мире, а также изменять их сущность, природу и результаты, но иногда эти изменения используются на благо человечества, а иногда и вредят ему.Большинство знаний не являются ни добром, ни злом, это просто открытие нового, но все зависит от того, кто, как и для каких целей их использует. От этого будут зависеть результаты научных исследований и их влияние на общество.

Так же, как был и идет большой научно-технический прогресс, сегодня остро встает вопрос о важности ценностей и норм науки. Он угрожает жизни на Земле, требует изменения ценностей поля общества и мотивационной сферы. Возрос интерес к вопросам философии, морали и начался поиск нового морального компаса, что вызвано разрушением устоявшихся этических норм, кризисными установками.Это привело к тому, что многие современные ученые задумались об универсальных ценностях и между ними существует взаимосвязь науки.

Это указывает на то, что ученые хотят переориентировать науку на более важные и универсальные ценности, чем истина. Учитывая рост науки, технологий и их роли в обществе, превращение научных исследований в самостоятельную сферу, начинает возрастать интерес к этическим вопросам в науке. Совсем недавно люди считали, что этические проблемы в науке возникают только в редких случаях и в отношении определенных конкретных областей знаний.Но теперь мы знаем, что научно-технический прогресс провоцирует появление новых этических проблем. Сегодня ученые — исследователи, которые уделяют много внимания гуманистическому, моральному, социальному, этическому подходу в науке и вносят свой вклад в особую область — этику науки.

Научная — технологическая революция изменила представление о человеке, своеобразие его существования.

Научно-техническая революция способствовала развитию науки в области биологии и медицины.Эти знания помогут дать возможность вмешаться в естественные процессы рождения, протекания и завершения жизни. Развитие медицины происходит в следующих областях: трансплантация, клонирование, генная инженерия, а также большой прогресс в диагностике, различные методы репродукции человека, медицинские, научные эксперименты на животных и человеке. Но именно это дало толчок к появлению множества проблем со здоровьем, которые так и не стали у человека.

В украинской философии учеными, рассматривающими этику науки, широко рассматриваются эксперименты, у западных и американских ученых, с использованием универсальных норм и концепций, с их помощью рассматриваются проблемы добра и зла, долга, чести и так далее.Эти правила следует учитывать как во время теоретической, так и практической деятельности. Многие украинские ученые выделяют условия и причины биоэтики. Но в то же время некоторые исследователи, такие как С.Вековщинина, рассматривают биоэтику как способ (средство) решения этических проблем в биомедицине, полагая, что биоэтика дает знания о медицинской этике биоэтики, дает возможность анализировать, помогает взглянуть решать проблему в социокультурном и междисциплинарном контексте, воспитывая ответственность за свои действия и действия, сострадание ко всему живому.

Киселев проанализировал биологическую и экологическую этику из практической философии, глубоко изучив их смысл, предмет, проблемы. Ученый отмечает и подчеркивает тот факт, что биоэтика не ставит своей целью запретить или ограничить инновационные биологические технологии, которые связаны с будущим общества. Александр Перов, анализируя феномен биоэтики, обращает внимание на многообразие ее проявлений. Она считает, что этические проблемы в науке возникают подобно тому, как биологические технологии не имеют особых ограничений в проведении исследований и применении результатов.А поскольку результаты в науке связаны и внедряются в среду людей, часто возникает ситуация, когда выбор между результатами исследований и эффектами не играет важной роли моральных принципов, которые могут привести к самоуничтожению человека.

В своем исследовании Петрова указывает, что все пути решения проблем в биоэтике ведут к биологической философии — сложной, биологически ориентированной, интегративной, междисциплинарной отрасли знания. Раскрывает методологические, философские, гносеологические проблемы бытия.Этот исследователь зарубежной и украинской философии биологических концепций определяет причины, которые она вызывает и обусловливает, исследует основные вопросы.

Петрова обращает внимание на объяснение предмета и объекта экологической философии и на то, что процесс создания нормального предмета требует поиска методов и методологических инструментов.

Б. Кулиниченко устанавливает предпосылки и основу для создания современной биологической этики, указывая на то, что ее принципы используются, но не имеют четкой философской или теоретической, философской или исторической основы.Чтобы соединить эти принципы в единое целое, нам необходимо выявить общие ценности. Только понимание таких понятий, как смерть и жизнь, сделало возможным появление и существование современных медицинских и биологических знаний с точки зрения гуманизации.

При изучении работ западных ученых — философов Кулиниченко пришел к выводу, что в принципы биоэтики можно включить жизнь и его философию, феноменологию, чему способствует то, что существует моральная ответственность как объект обсуждения философов. , ученые, специалисты из разных сфер человеческой деятельности.

В то же время анализ предпосылок этики биологических предпосылок целесообразно осуществлять в широком социальном и культурном контексте. Подобное появление биологической этики является не только этическим аспектом человеческой деятельности, но и особенностями состояния культуры в мире.

По словам Елены Петровой, современная биологическая этика является важным развитием представлений о жизни. Она считает, что различные концепции заключаются в том, что биологические дисциплины создают знания о жизни, принося знания из разных областей.И биоэтика не исключение; он основан на биологии, этике и отраслях, связанных с этими дисциплинами. Когнитивные подходы к биоэтике становятся пространством теоретических поисков. Биоэтика — это исследование подходов к жизни в современной науке.

Прочитав работы некоторых ученых, можно сделать вывод, что при решении проблем биологической этики принимаются принципы. Сюда входит единство этики и жизни — это глубокая ответственность и взаимозависимость этих двух аспектов.Принцип гармонизации — «природа — человек (человек)»; признание жизни высшей категорией, которая также является высшей среди всех этических ценностей.

Следовательно, на нормы научной этики исследовательской деятельности влияют различные факторы, в том числе объективные и субъективные. В научном мире этические нормы формируются в процессе развития.

Как отмечалось выше, современная наука основана на этическом учении. Все из-за быстрого развития науки.Многие эксперименты в наше время направлены на человека и если не использовать этические нормы, то пострадает все человечество, не будет гуманизма и каждый будет делать то, что хочет, мы не будем в безопасности. И это основные этические вопросы науки.

Дж. Д. Бернал — Диалектический материализм и современная наука

Дж. Д. Бернал — Диалектический материализм и современная наука

Дж.Д. Бернал 1937

---

Опубликовано: Наука и общество, Том II, No.1, зима 1937 г .;
Расшифровано: для marxists.org в мае 2002 г.

---

ОДИН из вопросов, по которым ясность мышления сейчас наиболее необходима, — это вопрос о соотношении между методами науки и марксистской философией. Хотя по этому поводу уже много написано, все еще существует огромное количество путаницы и противоречивых утверждений. За пределами марксистских кругов широко распространено мнение о том, что, какой бы ни была экономическая и политическая ценность марксистского учения, его вторжение в область науки неоправданно.Это наиболее сильно ощущается в отношении естествознания, но распространяется также и на социальные науки, поскольку они имеют тенденцию подражать в своих методах методам естествознания. Марксизм рассматривается как еще одно философское вторжение, не добавляющее ничего важного и по существу излишнего в области, где существующее развитие научного метода дает весь анализ, необходимый для понимания природы. Такое отношение, которого действительно придерживаются многие, называющие себя марксистами, в лучшем случае предполагает поверхностный взгляд на марксизм и непонимание его всеобъемлющего характера.Во многом это недоразумение возникает, особенно среди тех, кто прошел обучение в английской эмпирической традиции, из-за того факта, что марксистская философия частично возникла из Гегеля и до сих пор сохраняет гегелевскую терминологию. Новое направление, данное Марксом гегелевской философии, и прочная материальная основа, которую он установил для нее, не понимаются и не ценятся теми, кого пугают фразы о «превращении количества в качество» или «отрицании отрицания».С другой стороны, те авторы, которые пытались убрать из диалектического материализма его особую терминологию, в целом также преуспели в устранении конкретного вклада, который она внесла в понимание процесса вселенной, и свели ее к просто обобщенному применению нормальный научный метод. Марксизм — это не научный метод и ни в каком смысле альтернативный метод. в то же время более всеобъемлющий и продвинутый. В марксистскую схему можно включить как метод науки в том виде, как он понимался до сих пор, так и содержание научных открытий.Однако их нужно критиковать и расширять. Марксизм не заменяет науку, но из-за его более широкого диапазона он может видеть ограничения существующих методов и указывать, где в прошлом они использовались в областях, в которых они не имеют компетенции. Кроме того, он служит для завершения картины, данной наукой, путем введения в нее ряда концепций и методов работы, которые по историческим и техническим причинам до сих пор были ей чужды, и, наконец, чтобы показать науке, что ее социальная функция не только созерцательный, но и активный.Это не означает, что марксизм — это не наука или что это что-то, что может быть добавлено к науке; или создать антитезу между марксизмом и наукой. Марксизм трансформирует науку и придает ей больший масштаб и значение, но мы здесь не столько озабочены этой трансформированной марксистской наукой, сколько наукой, какой она является сегодня.

Одна из особенностей работы Маркса, которая на первый взгляд может показаться признаком невозможности выдвинутых здесь утверждений, заключалась в том, что он выводил свой анализ вселенной на основе изучения развития человеческого общества.Человеческое общество по своей сути более сложно, чем любая другая часть природы, не только потому, что оно содержит в себе все свои сложности и многое другое, но и потому, что его изменения более быстрые и менее регулярные. Неслучайно науки, претендующие на то, чтобы заниматься этим, развивались последними и до сих пор остаются наиболее несформированными. Теперь наука действует почти аксиоматически на том основании, что сложное следует понимать в терминах простого, а не наоборот. Однако при этом, особенно при установлении тех закономерностей, которые мы знаем как научные законы, он неизбежно лишил себя возможности исследовать тип феноменов, которые не являются регулярными, в частности, появление новых элементов во Вселенной.Скорость появления новизны сама по себе является функцией сложности явлений. У нас нет оснований полагать, что колебания электронов в атоме водорода за последние 10 ¹⁰ лет отличаются от того, что они наблюдаются сейчас. Прогресс науки, начиная с физики и заканчивая биологией, действительно основывался на молчаливом предположении, которое было предположением Аристотеля и Аверроэса, что все во вселенной происходило и действительно происходило по неизменным и вечным правилам.Поэтому все, что не зависело от таких правил, ipso facto исключалось из области науки. История человечества, например, считалась искусством, а не наукой, за исключением отклоняющихся от нормы умов вроде Вико. Даже космическая эволюция Лапласа не пошатнула серьезно эту позицию, потому что в его схеме это произошло только в результате жесткого применения вечных ньютоновских законов движения. Фактически именно такое отношение на многие сотни лет препятствовало принятию очевидной по сути теории органической эволюции.Но эволюция новых форм в живом мире все еще оставалась такой, какой она остается в значительной степени сегодня, — это вопрос логических выводов, а не прямого наблюдения. Основная часть биологической работы над эволюцией была направлена ​​скорее на установление ее реальности и наметку направления ее продвижения, чем на выяснение того, почему это вообще происходит. Фактически только в явлениях нашего собственного общества мы можем видеть развитие радикально новых вещей, происходящих на наших глазах, и если мы хотим понять, как новые вещи производятся во Вселенной, это может быть только в первое место благодаря такому исследованию.

Подход мыслителей к проблеме истории претерпел очень любопытные и значительные изменения. В ранние времена история рассматривалась сначала как кладезь знати и самовосхваления племен, а затем за ее ценность в моральном назидании. Первые теории истории были оправданием путей Бога с людьми. Постепенно рационалистам восемнадцатого века стало казаться, что этого недостаточно, что ответственность за все провидение на самом деле ничего не объясняет.Но они не смогли заменить ничего удовлетворительного. Унижение человечества из-за появления богатства, королей и священников было лишь повторением на другом плане истории грехопадения. Историки науки девятнадцатого века предпочитали вообще не иметь теории истории, и она выродилась в хронику событий, которая перестала иметь какое-либо оправдание, кроме предоставления работы профессорам. Это была не совсем умственная лень; оно выдавало полусознательное опасение, что, если люди слишком внимательно исследуют силы человеческого развития, они могут обнаружить вещи, враждебные существующему порядку.

С самого начала освободившись от этого страха, Маркс смог увидеть в истории больше, чем бессмысленную последовательность событий или смутные тенденции к прогрессу. Ему было ясно, что он имел дело не с единым движением к какой-то предопределенной цели, а с конфликтами, которые приводили к созданию новых форм. Однако первоначальная трудность оставалась в том, что прежде, чем можно было открыть что-либо адекватное о законах этих движений, сами явления должны были быть упорядочены и сгруппированы.Именно для этого он использовал философию своей юности, хотя при этом трансформировал наиболее существенные части гегелевских представлений о мире. Гегель ввел ценнейшую и удобную классификацию. Он видел мир в иерархическом порядке. Другими словами, он осознавал, что прогресс от простоты к сложности не является недифференцированным увеличением, но может быть естественным образом разделен на последовательные стадии, каждая из которых имеет свой собственный общий режим поведения. Каждый элемент в иерархию входят все, кто ниже ее, и все, что выше.Но гегелевская иерархия, поскольку она была иерархией чистой мысли, не могла иметь истинного развития во времени. Различные этапы были вечными и мгновенными. Маркс, сделав свою иерархию материалом, сделал ее одновременно динамичной и исторической. Каждая более высокая стадия фактически выросла из более низкой стадии, и новые качества, которыми она обладала, были продуктом качеств более низких стадий и их способа соединения. Таким образом, классы человеческого общества — это не просто совокупность людей, занимающих определенный уровень социальной лестницы, но и продукт племенной организации, разрушенной и преобразованной в результате развития экономических отношений, возникших в результате развития самой племенной экономики.Категории, с которыми имел дело Маркс, отличаются от тех, что используются в науке, тем, что они неспособны к полной изоляции. Их всегда следует рассматривать в связи с их происхождением и будущим развитием.

Теперь, когда сама наука почти полностью исходит из метода изоляции и точного определения категорий, независимых от времени, марксистский метод мышления оказался свободным и ненаучным или, как выразилось бы большинство ученых, метафизическим.Однако изолированность в науке может быть достигнута только путем строгого контроля обстоятельств эксперимента или применения. Только когда все факторы известны, возможно научное предсказание в полном смысле этого слова. Теперь совершенно ясно, что если во Вселенную появляются новые вещи, все факторы не могут быть известны, и поэтому метод научной изоляции не в состоянии справиться с этими новыми вещами. Но с человеческой точки зрения уметь иметь дело с новыми вещами так же необходимо, как и с обычным порядком природы.Совершенно правильно ограничивать использование научного метода в том виде, в каком он существует, последним, но неверно подразумевать, что вне этого обычного порядка человеческий разум беспомощен, что если что-то не может быть рассмотрено «научно», с ним нельзя справиться. с рационально. Великий вклад марксизма состоит в том, чтобы расширить возможности понимания явлений и управления ими, включив в них те, в которых происходят радикально новые вещи. Однако это можно сделать только при соблюдении определенных необходимых ограничений.Во-первых, степень предсказания в том, что касается новых вещей, никогда не может быть такого же порядка точности, как в регулярных и изолированных действиях науки. Однако точное знание, которое считалось идеалом, — не единственная альтернатива отсутствию знания вообще. Конечно, внутри самой науки есть очень большие области, где точное знание невозможно. Все направление современной физики показало, что ожидать этого в атомных явлениях безнадежно. Но здесь трудности можно обойти, полагаясь на точность статистических знаний о большом количестве событий и отказываясь от любых претензий на предсказание конкретных событий.Точные даты и место критических изменений, войн и революций, которые затрагивают человеческое общество, также непредсказуемы, и поскольку существует только одно человеческое общество, даже статистические методы не применимы строго. Тем не менее, следует показать, что нестабильность определенных экономических и политических систем обусловлена ​​внутренними факторами, и их распад становится неизбежным в течение значительного периода времени.

Даже для тех, кто совершенно не осведомлен о методах, с помощью которых достигаются эти предсказания, не может быть никаких сомнений в том, что марксисты обладают каким-то способом анализа развития событий, который позволяет им судить намного раньше «научных» мыслителей, какова тенденция социально-экономическое развитие должно быть.Однако некритическое принятие этого приводит многих к мысли, что марксизм — это просто еще одно провиденциальное богословие, что Маркс наметил необходимые линии социального и экономического развития, которым люди волей-неволей должны следовать. Это полное недоразумение: марксистские предсказания не являются результатом выработки такой схемы развития. Напротив, они подчеркивают невозможность этого. В любой данный момент можно увидеть состав экономических и политические силы того времени, их необходимая борьба и новые условия, которые возникнут в результате этого.Но помимо этого мы можем только предвидеть процесс, который не закончился и обязательно примет новые и строго непредсказуемые формы. Марксизм ценен как метод и руководство к действию, а не как кредо и космогония.

Актуальность марксизма в развитии науки носит как теоретический, так и практический характер. Он выводит науку из ее воображаемого положения полной непривязанности и показывает ее как часть, критически важную часть экономического и социального развития. Полная революция в истории науки в результате марксистского анализа, столь блестяще описанная в статье профессора Хогбена в SCIENCE & SOCIETY [1], является одним из первых результатов этой новой позиции.Но для марксизма понимание неотделимо от действия, и оценка социального положения науки сразу же ведет в социалистической стране, такой как СССР, к органической связи научных исследований с развитием социализированной промышленности и человеческой культуры. Организация науки в капиталистических странах постепенно превратилась в служение крупному бизнесу, но из-за того, что этот процесс не понимается и не ценится, его услуги плохи и невероятно расточительны. В любом случае производство с целью получения прибыли никогда не может полностью раскрыть потенциал науки, кроме как в разрушительных целях.Марксистское понимание науки ставит ее на практике на службу обществу и в то же время делает саму науку частью культурного наследия всего народа, а не искусственно избранного меньшинства.

Прямое применение марксизма к научным исследованиям все еще очень плохо понимается. Ясно, что научный метод в том виде, в каком он преподается в явном виде, хотя и действителен для установления связей между явлениями, сам по себе не предлагает способа достижения этих связей.В научной литературе этот факт удобно замалчивают. В каждой научной статье приводятся данные, аргументы от данных к заключениям и сами выводы. В целом не указывается, как исследователь выбрал проблему и как он думал о выводе выводов, и когда причины приводятся, они очень редко являются теми, которые фактически используются в исследовании, а скорее формализованной версией того, что процедура проведения идеальный рациональный человек был бы в данных обстоятельствах.Все стремление к научному исследованию неявно объясняется действиями гения или интуиции. Ученый действительно думает о новом, и это никого не касается. чтобы узнать, почему он это делает. В этом и проявляется диалектический материализм. Его ценность не только критическая, как классический научный метод, но и показательная. Он указывает путь, по которому может быть полезно искать новые решения. Это возможно благодаря тому, что он связывает различные аспекты природы под своими общими категориями.Приводить примеры чрезвычайно сложно из-за сложности всех процессов научного открытия, но на своем собственном опыте я обнаружил, что марксистские методы неоценимы для достижения новых концепций. В теории жидкостей, например, мы имеем дело с явлениями, которые не могут быть разрешены в реакции частицы с определенным силовым полем окружающей среды, но являются строго коллективными явлениями, в которых мы должны одновременно рассматривать поведение каждого из них. частицы и их взаимоотношения.Когда некоторый систематический ум сможет работать над этим предметом, станет возможным развить на основе марксистского анализа ряд общепринятых научных методов, с некоторыми указаниями на которые следует ссылаться в различных обстоятельствах. Коллективное поведение, очевидно, будет одним из них, другим будет то, что можно было бы назвать ядерным феноменом, когда начало чего-либо, от кристалла до революции, зависит от локальной совокупности исключительно благоприятных обстоятельств, которые только позволяют ему пройти через критические стадии, до которых он слишком мал, чтобы расти.

Марксизм имеет еще одну связь с наукой, а именно критику ее философских основ и последствий, которые, кажется, возникают из внутреннего развития самой науки. Маркс, Энгельс и Ленин были глубоко озабочены этим вопросом, и для ученых-марксистов нашего времени, хотя они и были отвлечены насущными потребностями экономической ситуации в Советском Союзе или политической ситуацией за его пределами, он все еще остается проблемой. задача первостепенной важности.На периферии науки и для непрофессионала неотличимы от нее заявления, которые ученый делает по вопросам, представляющим жизненно важный человеческий интерес, — вопросам происхождения и судьбы вселенной, природы жизни, характер и поведение человеческого разума и общества. Почти во всех случаях точный анализ утверждений показывает, что они не содержат фактического содержания, и в большинстве случаев они представляют собой переодевание старых традиционных метафизических идей на язык, хотя и не в смысле современных открытий.Такие концепции могут быть безжалостно разоблачены и критиковаться с марксистской точки зрения, потому что они представляют собой полностью незаконное использование науки. Один особый метод аргументации, который чрезвычайно распространен в наши дни, — это тот, который устанавливает существование сверхъестественного из нашего незнания естественного. Именно в тех областях науки, где существуют наименее точные знания, делаются самые решительные попытки использовать науку для поддержки древних суеверий. К счастью, именно в таких местах наиболее действенны марксистские методы атаки, потому что все они являются местами, где производятся новые вещи и где изоляция, столь обычная в научных исследованиях, наиболее ощутимо разрушается.Всем этим вопросам Маркс и Энгельс уделили особое внимание, и то, как они смогли предвидеть тенденции открытий в этих областях, является ярким свидетельством ценности диалектического метода. Перед современными марксистами стоят гораздо более обширные и сложные проблемы, чем перед пионерами. Представляется вероятным, что перед лицом них современная наука вполне может зайти в тупик, сравнимый с тем, что преодолела наука классических времен. Марксисты должны найти новые методы мышления, научной организации и материальной техники, которые предотвратят это.

Четыре критических точки современного мировоззрения науки — это базовые концепции физики, которые теперь неразрывно связаны с происхождением Вселенной, происхождением жизни, происхождением человеческого общества и судьбой человеческой цивилизации. В первой области более чем когда-либо ясно, что физика и астрономия в настоящее время зашли в тупик. Противоречия между теорией и наблюдениями в области космических лучей, расширяющейся Вселенной и отношений между фундаментальными физическими единицами больше не могут быть скрыты.Такие противоречия, конечно, имеют огромную ценность для науки, потому что в результате борьбы за их разрешение появятся некоторые новые и далеко идущие обобщения, но до тех пор, пока это не произойдет, невозможно сделать логические выводы относительно таких окончательных вопросов; и даже когда это происходит, это может только поднимать новые и до сих пор нерешенные проблемы. Тем не менее, именно это незнание используется физиками-мистиками и астрономами для создания нового мифа о творении. Просто потому, что физик не может сказать, поскольку законы недостаточно хорошо известны, как Вселенная превратилась в свое нынешнее состояние, они делают вывод, что она должна была быть создана, как если бы это объяснение не создавало чрезвычайно больших трудностей.С марксистской точки зрения проблема происхождения Вселенной в любом конечном смысле бессмысленна. В любом случае Этап необходимость развития определенных форм — звезд, галактик — может быть выведена из внутренних противоречий некоторого предыдущего состояния, но нет необходимости постулировать ни вечное существование вселенной, в сущности похожей на нашу, ни единственного в высшей степени примитивного состояния . Нам остается исследовать неопределенный регресс оппозиции и синтеза.

Результатом прогресса науки за последние несколько столетий стало постепенное сокращение объема работы, которую приходилось выполнять богам или Богу, но даже все же логический вывод не сделан. Эволюция устранила необходимость в особом творении, но все же считается, что Творец должен был вмешаться, чтобы запустить процесс. Жизнь настолько качественно отличается от мертвой материи, что требует особого действия для ее создания. Эта проблема снова кажется марксисту нереальной, не потому, что он отрицает качественное различие, а потому, что он видит в ее происхождении просто еще один пример того преобразования количества в качество, которое характерно для появления новых вещей.Жизнь резко отделена от неживого, главным образом потому, что ее собственные действия эффективно уничтожают возможность ее постоянного воссоздания. В примитивном, безжизненном мире накапливались химические вещества, которые не могут накапливаться сейчас, потому что они были бы поглощены самой жизнью, которую их объединение в особых обстоятельствах породило. Современные ученые-практики учатся управлять жизнью в целом и по частям так же, как их предшественники столетней давности манипулировали химическими веществами.Жизнь перестала быть загадкой и превратилась в полезность.

Еще остаются человеческие проблемы. Эволюционисты девятнадцатого века, конечно, зашли слишком далеко в своей демонстрации того, что человек был всего лишь модифицированной обезьяной. Теологи были правы, считая, что в этом объяснении что-то упущено, но постулированная ими душа снова была одним из этих мистических объяснений, которые ничего не объясняют. Маркс и Энгельс видели реальное качественное различие между человеком и животными не в простом обладании большим мозгом, а в организации человеческого общества; что человеческое общество было категорией, определенно отличной и более высокой, чем вид животных; этот человек в обществе представляет собой качественно новую вещь во Вселенной.Все современные антропологические и психологические исследования подтверждают этот вывод: человек создан человеком, индивидуально в семье и в социальном плане благодаря традициям и истории, сформированным его экономическими потребностями и средствами, которые он нашел для их удовлетворения.

---

Сноски

[1] «Наше социальное наследие» Ланселота Хогбена. Наука и общество, я, нет. 2, 137-51.

---

Современная история — Простая английская Википедия, бесплатная энциклопедия

Современная история — это история мира, начавшаяся после Средневековья.Как правило, термин «современная история» относится к истории мира с момента наступления Эры Разума и Эры Просвещения в 17–18 веках и начала Промышленной революции.

Современная хронология

Модерн (Европа, 18 — 20 века) Промышленная революция (Европа 18 и 19 века) Наполеоновская эпоха, 1799–1815 гг. Викторианская эпоха (Великобритания, 1837–1901 гг.) Эдвардианский период (Великобритания, 1901–1910) Эпоха Мэйдзи (Япония, 1868–1912) Первая мировая война (Земля, 1914–1918) Межвоенный период (Земля, 1918–1939 *) Вторая мировая война (Земля, 1939 * –1945) Холодная война (Советский Союз и США, а также Земля, 1945–1989 гг.) Посткоммунистический период (Россия, после 1991 г.)

1. Раннее Новое время длилось с конца 15 века до промышленной революции в конце 18 века, ^[1] примерно с 1450/92 по 1750/92.
2. Новое время — это период от Просвещения и 18 века до наших дней.
3. Современность, основанная на модернизме, исследует изменения в обществе в связи с индустриализацией.
4. Постмодернизм и постиндустриализм — это теории, применяющие термин художественного движения постмодернизма (ниже) к социальной и культурной истории или для обозначения подъема сектора услуг в конце 20-го века, когда промышленность больше не была преобладающей; приставка «пост-» подразумевает реакцию на современность и в этом смысле не охватывает всю современную историю. ^[1]

Современный период был временем многих достижений в науке, политике, войне, технологиях и глобализации. В это время европейские державы начали распространять свое политическое, экономическое и культурное влияние на остальной мир.

Этот период также называют периодом раннего Нового времени. На этот раз европейцы нашли Новый мир и начали его колонизацию. Он также видел торговлю с Китаем и другими культурами Восточной Азии.

В период раннего Нового времени некоторые события сильно повлияли на мир:

В этот период произошел прогресс в промышленных технологиях. Промышленность начинала производить одежду, оружие и другие полезные инструменты, которые нужны людям. Эта промышленная революция положила начало современному миру, каким мы его знаем.

Наполеоновская эра — период в истории Франции и Европы. Он также известен как четвертый этап Французской революции: первый — Национальное собрание, второй — Законодательное собрание, а третий — Директория.Наполеоновская эра началась примерно с государственного переворота Наполеона, свергнувшего Директорию. Он заканчивается на Сотне дней и его поражением от союза нескольких народов в битве при Ватерлоо в 1815 году.

XIX век — время в истории с 1815 по 1914 год.

В этом веке испанская, португальская и османская империи Священной Римской империи и Великих Моголов начинают умирать.

После наполеоновских войн Британская империя стала ведущей державой в мире, контролируя четверть населения мира и одну треть суши.Это помогло торговле и борьбе с пиратством. На этот раз также видны первые лампочки, автомобили, железные дороги, самолеты, печатный станок и другие изобретения.

ХХ век был временем, когда достижения в области технологий и медицины изменили образ жизни людей. Некоторые успехи были в освоении космоса, ядерных технологиях, генетике и начале информационной эры.

Это было также время двух мировых войн (Первая мировая война, Вторая мировая война), вспышки испанского гриппа, холодной войны и деколонизации многих частей мира.

1. ↑ ^{1.0 1.1} Encyclopaedia Britannica

.