Отношение к природе в средние века: 8. Отношение к природе в средние века. Введение в философию

Содержание

8. Отношение к природе в средние века. Введение в философию

Взаимодействие человека и природы в средневековье | История. Реферат, доклад, сообщение, краткое содержание, конспект, сочинение, ГДЗ, тест, книга

Тема: Человек в средневековье

Человек во время Средневековья был намного ближе к природе, чем мы сейчас. Однако ошибочно было бы считать, что отношения человека и природы были гармоничными. Природа часто вынуждала человека чувствовать свою слабость. Запасы в амбаре крестьянина или феодала, от которых зависела их жизнь, фактически определялись волей природы. Дожди с градом, засухи или наводнения, ураганы или заморозки были предвестниками болезней, страданий, гибели. Поэтому зависимость средневекового человека от природно-климатических условий была чрезвычайно большой.

В средние века климат в Европе был нестабильным: то холодало, то теплело. Считается, что в XI в. климат континента напоминал современный. Правда, иногда температура поднималась и выше. В XIII—XIV вв. произошло резкое похолодание. Поэтому на севере Европы часто случались неурожаи. Наблюдая за резкими перепадами климата, средневековые летописцы постоянно выражали опасение о наступлении конца света.

В раннем Средневековье благополучие человека во многом определялось возможностью пользоваться лесными богатствами. Как сказал французский историк М. Блок, лес сопровождал крестьянина «от колыбели до гроба». Лес был основным строительным материалом, давал свет и тепло, из дерева изготовляли орудия труда, предметы ремесла и быта. Однако лес и всё, что в нём, принадлежало сеньору. Крестьяне могли собирать разве что хворост, а ещё плоды и ягоды. Кроме того, в лесу поселялись монахи-отшельники, чтобы маниться и бороться с искушениями. Леса были местами приключений странствующих рыцарей. Иногда в лесах скрывались разбойники, нападая на путников и грабя их. Следовательно, кому-то лес был убежищем, а кого-то там подстерегала смертельная опасность.

Рубеж VIII-IX вв. Из «Капитулярия о поместьях» Карла Великого Материал с сайта //iEssay.ru

Чтобы леса и заповедные чаши наши хорошо охранялись; и если где будет удобное место для расчистки, расчищали бы и полям зарастать лесом не давали; а где должны быть леса, никак не допускать их вырубать и уничтожать; зверей же в заповедных чащах наших пристально охранять; заботиться также о соколах и ястребах для нашего дела; но оброки, надлежащие за это, старательно собирать. Управители, а также старосты и люди их, если будут гонять свиней на выпас в наш лес, пусть сами первыми платят надлежащую десятину, подавая нам добрый пример, чтобы потом и другие люди их десятину платили полностью.

В эпоху Средневековья влияние человека на природу носило стихийный характер, но его последствия были существенными и непредсказуемыми.

На этой странице материал по темам:

влияние человека на природу средневековье
зависимость человека от природы в средние века
средневековье влияние человека на природу
охранялась ли природы в средневековье
средневековье. взаимоотношения человека и природы

Превосходство человека над природой в поздней средневековой философии Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Превосходство человека над природой в поздней Средневековой философии The superiority of man over nature in late medieval philosophy

Смирнова Дарья Станиславовна

Студент

Северо-Западный государственный медицинский университет имени И. И. Мечникова Северо-Западный федеральный округ, Санкт-Петербург, Пискаревский пр., д.47

e-mail: [email protected]

Smirnova Daria Stanislavovna

North-West St. Medical University named after I.I. Mechnikov Northwestern Federal District, St. Petersburg, Piskarevsky Pr., 47

Корнилов Александр Павлович

Кандидат философских наук Северо-Западный государственный медицинский университет имени И. И. Мечникова Северо-Западный федеральный округ, Санкт-Петербург, Пискаревский пр., д.47

e-mail:[email protected]

Kornilov Aleksandr Pavlovich

Candidate of Philosophical Sciences North-West St. Medical University named after I.I. Mechnikov Northwestern Federal District, St. Petersburg, Piskarevsky Pr., 47

Аннотация

В статье рассматриваются проблема взаимоотношений человека и природы. В Средние века формируется новая точка зрения на природу. Философы средневековья говорят о необходимости ее изучения, так как познавая природу, человек находит себя в ее недрах и посредством этого познания приближается к пониманию божественного порядка и самого Бога. Создаваемые философами Средневековья концепции философии природы служили средством доказательства сотворения природы Богом и Его бытия. Тем не менее фиксируемая в этих концепциях красота природного мира, многообразие его элементов, обоснование значимости природы для жизни человека закладывали традиции ее ценностного осмысления в последующее историческое время.

Annotation

The article deals with the problem of the relationship between man and nature. In the Middle ages, a new view of nature was formed. The philosophers of the middle ages speak of the necessity of studying it, because by learning about nature, man finds himself in its depths and through this knowledge comes closer to understanding the divine order and God himself. The concepts of the philosophy of nature created by the philosophers of the middle Ages served as a means of proving the creation of nature by God and His existence. Nevertheless, the beauty of the natural world recorded in these concepts, the diversity of its elements, and the justification of the significance of nature for human life laid down the traditions of its value understanding in subsequent historical times.

Ключевые слова: природа, человек, Бог, Средние века. Key words: nature, man, God, middle ages.

Привычным является вкладывать в термин средневековье определенный ценностный смысл: «отсталое», «консервативное». Однако, известно, что в течение Средневековой эпохи Европа прошла сложный путь, полный радикальных изменений во всех без исключения отраслях. Эти изменения выявлялись в прогрессе техники, в росте городов. И еще более существенными были изменения в духовной сфере, что обеспечило прорисовку человека как личности-индивида.

1. Позиция природы и человека в духе средневековой схоластики

Начнем с того, что позднее Средневековье ассоциируется со схоластикой (от греческого «схола» -школа) — которая является специфической системой средневековой философско-теологической мысли, зародившейся в монастырских школах. Схоластика была направлена на рациональное обоснование основ

христианского вероучения, прежде всего, для осмысления и доказания бытия Бога. Считалось, что истина уже дана в Библии, ее необходимо лишь логически вывести оттуда. Кроме того, природа не является важнейшим объектом человеческого познания. Основное внимание сосредоточивается на познании Бога и человеческой души. При этом, схоластика опиралась в основном на формальную логику Аристотеля. С возникновением средневековых университетов схоластика достигает вершин своего развития (XII-XIV в.).

Одной из центральных проблем схоластической философии является дискуссия об универсалиях (общие понятия). В соответствии с тем, как объяснялся вопрос о существовании универсалий, средневековая философия представлена двумя основными направлениями — номинализмом и реализмом. Номинализм (от лат. Nomen — имя, название) — направление, в соответствии с которым считалось, что реально существуют лишь единичные реальные вещи, а общие понятия — это только названия или имена. Выдающимися представителями являются Росцелин, Дуне Скот, Оккам. Представители реализма, продолжая линию Платона, утверждали, что общие понятия (универсалии) не являются отражением предметов и явлений, а существуют реально как определенные духовные сущности вне одиночных вещей и независимо от них и составляют субстанцию вещей. Представители — Эриугена, Ансельм Кентерберийский. Догмат триединства Бога — один из основных в христианском вероучении. Смысл его — Бог един в трех лицах: Отец, Сын и Дух Святой. Номинализм имел тенденцию отрицать реальность Божественного единства, а потому был опасен для основной догмы христианской церкви.

Говоря непосредственно о превосходстве человека над природой, которые отражены в трудах мыслителей обоих направлений отметим, что новые запросы человека не просто приближали его к природе, они приближали его к Богу. Очень красноречивым лозунгом того времени, произнесенном, в частности, Т. Кампанеллой в своем труде «О превосходстве человека над животными и о божественности его души» стал лозунг: «Человек — это смертный Бог» [4, с.423] . Отождествление человека и Бога происходит в плоскости креативного начала: Бог — создатель и человек — творец. Критерием творчества последнего является культура. Принцип «regnum Dei» («Царство Божие») меняется на принцип «regnum Homini» («Царство человека»). Принципиально по-новому представляется и природа человеческой деятельности. Со времен Платона, стоиков и отцов церкви это понятие составляло аспект категории свободы человека и относило ее к провидению. Так, Августин заявлял, что по причине божьего предопределения именно Бог, а не человек виноват в существовании зла, поскольку последнее не имеет свободы действия; все происходит с необходимостью, согласно божественному провидению. Таким образом, человек становился земным наместником Бога, властвующего над природой.

Многие мыслители того времени подчеркивали осторожность применения рациональных приемов мышления относительно сферы религии, другие же сферы познания считали полностью для этого пригодны. Разделял такую точку зрения и Боэций, «последний римлянин», который не только признал разумность как человеческую черту, но и согласовал ее с верой, потому что высший разум — свойство Божие. Он писал, что одним лишь простым ощущением, лишенным всех возможностей познания окружающего мира, выпало владеть незыблемым существам, которыми являются морские ракушки и другие существа, держащиеся скалистого побережья. Воображением наделены подвижные животные, которым, видимо, в какой-то степени имеют свойство от чего-то бежать, а к чему-то другому — рваться. Знаком же человеческой природы является ум. Отсюда, верх над другими берет такое познание, которое силой своей природы охватывает не только то, что лишь ему подчиненное, но и то, на что способны другие виды познания [5, с.132].

Духовная свобода, поиск истины, согласно европейской культурной традиции, не могли осуществляться, игнорируя человека как сущностную реальность, преобладающую над природой. Помимо этого, самый важный и не единственный путь к познанию истины — сначала познать и возлюбить именно человеческую природу,

потому что если человеческая природа не ведает, что осуществляется в ней самой, то она не будет ведать тем, что происходит над ней. Так, Иоанн Скот Эриугена (810-877 гг.) открыто провозглашал: «Я не настолько запуган авторитетом и не до такой степени робею перед натиском малоспособных умов, чтобы не решиться открыто провозгласить положения, ясно составленные и без всякого сомнения определенные истинным разумом, в особенности же когда приходится рассуждать о таких материях только среди мудрых, для которых нет ничего сладостнее, нежели внимать истинному разуму» [6, с.489]. В свою очередь, Оккам утверждал, что существует равенство людей в соответствии с природой «Ибо от Бога и по природе все смертные рождаются свободными и по человеческому праву никому не подчиненными, так что могут по своему собственному почину поручить правителю руководить собой…» [3, с.289]. Другими словами, люди являются равными между собой, в то время как природа становится у них на службе.

2. Превосходство человека над природой в трудах Фомы Аквинского

Известным систематизатором средневековой схоластики был Фома Аквинский (1225-1274 гг.), который приспособил учение Аристотеля к католицизму. Самым известным его произведением является «Сумма теологии». Темой фундаментальных его раздумий в это время стала человеческая индивидуальность, природа свободы человека [1, с.323]. Он представил большую универсальность закону и государству. Стоит отметить, что значительное влияние на него оказало политическое учение Аристотеля. Фома Аквинский, называет не только такие черты индивида, как рациональность поведения личности и его самосознания. Также он причисляет к чертам, присущих индивиду, и ответственность. Личность руководствуется божественным провидением так, что сама принимает решения и, соответственно, осуществляемые ею поступки — это персональные действия [1, с.324]. По мнению Фомы Аквинского, человек характеризуется не только неделимостью на другие сущности, но и тем, что обладает определенным достоинством. Это достоинство заключается прежде всего в разумности человека, на которой базируется его свобода. Он пишет: «И о человеке говорят, что он, в отличие от животных, обладает свободой решения именно потому, что хотеть чего-то склоняет его разум, а не заставляет природа, как у зверей»» [2, с.836]. Однако полноты свободы он может достичь только в будущей жизни, там он станет совершенным.

В дальнейшем это утверждение христианства вызвало острую критику со стороны будущей «материалистической» философии, особенно марксизма, которые считали возможным и непременно необходимым создать Рай на земле и часто выступали в пользу превосходства природы. Результаты воплощения утопий очевидны, собственно против этого и выступала теологическая мысль, ставя барьер на пути непредсказуемым последствиям социальных экспериментов, осуществляемых человеком.

Средневековая христианская доктрина не возражала разумности человека, его способности на рациональные действия, хотя и слишком сужала границы, в которых могла реализовать свободу человека. Впоследствии историческая практика подтвердила, что абсолютизация рациональности человека, его способности к познанию, особенно социальной деятельности, является эмоциональной гипотезой, а не основанной на фактах, к тому же не облагороженных идеей Души. Фома Аквинский пытался создать такую доктрину, которая дала возможность контролировать философское и научное познание церковью. Фома Аквинский четко определяет сферу науки и веры. Задача науки — объяснить закономерности мира и природы. Но научное знание не является всеобъемлющим. Есть такая сфера, которая доступна только вере. Итак, предмет философии — «истины разума», предмет теологии — «истины откровения».

Фома Аквинский считал, что можно доказать бытие Бога и предложил пять доказательств, которые стали классическими в западноевропейской теологии:

1. Поскольку все в мире движется, то должен быть «перводвигатель» или «первотолчок» движения — Бог,

а не природа.

2. Все явления природы и предметы имеют причину своего возникновения и существования. Первопричиной всего является Бог.

3. Все в мире существует не случайно, а с необходимостью. Эта необходимость — Бог.

4. Все вещи имеют абсолютное мерило совершенства — Бог.

5. В природе все имеет определенный смысл, целесообразность своего существования. А значит, должна существовать «последняя» и главная цель — Бог.

Заключение

С понятием средневековой философии, прежде всего, связывается не столько ее хронологическая принадлежность, сколько своеобразный способ философствования, суть которого заключается в сочетании философии с монотеистической религиозной идеологией (иудаизм, христианство и ислам). Глубокая зависимость от господствующей религии, к которой примешивалась философия, определяла специфику философских тем, выдвигавшихся для обсуждения, и выбор способа их решения. Кроме того, в это время пересматривается позиция человека по отношению к природе.

Исходя из этого, отсчет истории средневековой философии начинают с момента, когда она ставит себя на службу религии, а природу — на службу человека и Бога, а заканчивается с распада их союза.

В общем виде внутренняя жизнь индивида до этого еще не имела самостоятельной целостности. Индивидуальные качества, отклонения от санкционированной нормы, угнетались не только потому, что консервативное общество с недоверием и предубеждением смотрело на личность, которая «выделялась» из общего ряда, но прежде всего потому, что слишком индивидуальные взгляды и поступки считались противоречащими не самой природе, но христианским образцам и опасными для веры. И хотя суть человека легче было определить через его общественное положение, социальный статус, род занятий, чем учитывая его индивидуальные черты на определенной ступени развития средневекового общества индивид начинает находить возможности для самовыражения. Свидетельством индивидуализации личности является постепенное преодоление восприятия природы и традиции как абсолюта.

Список используемой литературы

1. Аквинский Ф. Сумма против язычников. — Вестком, 2000. — 462 с.

2. Аквинский Ф. Сумма теологии // Антология мировой философии // В. — 1969. — Т. 4. — С. 824862.

3. Антисери Д., Реале Д. Западная философия от истоков до наших дней. Античность и Средневековье // СПб.: Издательство Пневма. — 2003 — 688 с.

4. Кампанелла Т. О. О превосходстве человека над животными и о божественности его души //Искусство. — 1981. — Т. 1. — С. 419-426.

5. Эко У. Средние века уже начались // Иностранная литература. — 1994. — Т. 4. — С. 258-267.

6. Эриугена И. С. О разделении природы // Чаша Гермеса. Гуманистическая мысль эпохи Возрождения и герметическая традиция / Сост., авт. вступ. статей и комм. ОФ Кудрявцев. М. — 1996 — 366 с.

Старший по планете: как человек взял на себя ответственность за природу

Человек, давно провозгласив себя «царем природы», лишь недавно осознал свою ответственность за всю Землю

«Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача», — цитата из трудов селекционера Ивана Мичурина хоть и приводилась автором лишь в узком смысле развития плодоводства, стала популярной в советском государстве в широком смысле. Но она сгодилась бы и на роль мирового кредо на завершающем этапе колониальной эпохи. Мичуринская формулировка — своего рода вершина процесса самовольного воцарения человека в мире, девиз «царя природы».

Аудиоверсия материала:

Уверенный пользователь

«Воцарялся» человек долго и трудно. Первой эмоцией, которую наши далекие предки испытывали по отношению к природным силам, был, по всей видимости, благоговейный ужас: природа могла нанести ущерб в любой момент. Пожары, наводнения, дикие звери — все это заставляло человека страдать, испытывая страх и беспомощность.

В самой глубокой древности человек обожествлял непосредственно злаки, дававшие ему пропитание; однако впоследствии понадобилось объяснение тому, что людям приходится, по сути, «убивать» и съедать божество. Земледельческие культы эволюционировали, отделив «духа растения» от его «тела»; так стихийная сущность природы начала отделяться от материальной.

Страх перед стихией сохраняется в каком-то смысле до сих пор: даже современные писатели в жанре фэнтези, выдумывая свои пантеоны, непременно включают в них природную силу, будь то энты у Толкина, древовидцы у Мартина или Грут во вселенной Marvel.

В материальном же смысле природа стала пониматься как неодушевленная часть сотворенного мира, одушевленной частью которого был человек. Когда люди с развитием ремесел и земледелия убедились, что окружающий мир, оказывается, вполне поддается переделке, самым простым объяснением стала идея предназначенности природы в дар человеку, каковым даром человек волен распоряжаться: «Растения существуют ради живых существ, а животные — ради человека… Если верно то, что природа ничего не создает в незаконченном виде и напрасно, то следует признать, что она создает все вышеупомянутое ради людей», — бесхитростно заключает Аристотель.

Более конкретно эта мысль разъяснена у Платона в «Тимее»: сотворенный человек неизбежно должен был погибнуть от огня и воздуха, поэтому в помощь ему боги создали растения — «породы растительного царства произрастили они, мощные, нам, менее сильным, для пропитания».

Хищническая вырубка лесов и опустошение полей и выпасов — не изобретение новейшего времени. Оказавшись в пустынях современной Сирии или Ирака, трудно поверить в то, что некогда эти земли были так называемым плодородным полумесяцем, мировой колыбелью земледелия и скотоводства. Леса и поля, составлявшие богатства Шумера и Вавилона, были попросту сведены на нет за долгие столетия руками людей. Наиболее распространенное объяснение гибели цивилизации майя тоже сводится к вырубке индейцами джунглей и, как следствие, разрушению экосистемы. При взгляде на скалы Греции сложно представить их покрытыми строевым лесом, исчезавшим уже на глазах современников: «Среди наших гор есть такие, которые ныне взращивают разве только пчел, а ведь целы еще крыши из кровельных деревьев, срубленных в этих горах для самых больших строений», — сокрушался Платон.

Кстати, уже в античную эпоху люди задумывались о последствиях вторжения в природу. В «Анналах» Тацита сохранился рассказ о том, как в римском сенате слушался проект отвода от Тибра питающих его рек и озер для уменьшения его разливов. Представители муниципиев и колоний — флорентийцы, риетинцы и жители Интерамны — воспротивились, утверждая, что тогда вода из этих водоемов заболотит «плодороднейшие земли Италии», и вообще, «природа, определившая рекам их устья и течение, истоки и разливы, достаточно позаботилась о делах человеческих». Сенат решил оставить все как есть.

Леса тем не менее продолжали вырубаться быстрыми темпами; довольно скоро древесину для римских построек пришлось возить из дальних провинций. Граждане если и беспокоились, то не об абстрактной экологии, а о собственных нуждах. Не стоит забывать, что, разрушая, человек одновременно и создавал — прокладывал системы ирригации, облагораживал культурные растения, выводил новые породы скота, высаживал сады, поля и виноградники.

Некоторые современные исследователи высказывают сомнения в степени антропогенного воздействия человека античной эпохи на природу. Но так или иначе, «царем природы» человек еще не стал — скорее, «уверенным пользователем». В центре мироздания все-таки находились боги, человек как бы пользовался их дарами as is, в том естественном виде, в каком они были предоставлены, и не отвечая за последствия.

Царь по доверенности

С укоренением христианства оформилось понимание природы как вспомогательного ресурса для человека: сотворив человека, Бог, согласно Писанию, поручил ему «наполнять землю и обладать ею» и владычествовать над рыбами, птицами, над скотом и вообще «над всею землею». Это было уже похоже на «царство», но все же по доверенности. Но перед тем как чем-то владеть, это что-то нужно сначала завоевать. А затем выяснить, кто конкретно чем владеет.

Для средневекового крестьянина лес был скорее враждебной средой. Дремучие заросли Центральной и Западной Европы являлись своего рода «антимиром» для упорядоченной жизни в освоенном пространстве. Признаки такого отношения можно повсеместно встретить опять же в фольклоре — лес всегда является обиталищем чудовищ, колдунов и великанов, несущих смертельную угрозу. Сложно почувствовать себя «царем» в такой обстановке.

Леса в процессе колонизации пространства безжалостно сводились и корчевались. Северянам, кроме стройматериала, лес был очень нужен и на дрова. Но стали появляться и первые признаки целенаправленной охраны окружающей среды. Уже в конце VII века Карл Великий в «Капитулярии о поместьях» указывает, «чтобы леса и заповедные чащи наши хорошо охранялись; и если где окажется удобное место для расчистки, расчищали бы, не давая полям зарастать лесом; а где должны быть леса, никак не допускать вырубать и губить их; зверей же в заповедных чащах наших тщательно блюсти».

С развитием горнорудного дела о лесах приходилось заботиться все сильнее — горнякам требовалось больше леса. Огромное количество ресурсов требовалось растущим городам. В европейских государствах стали появляться многочисленные уложения, регулирующие пользование лесами, и правила лесовосстановления. Эти уложения помимо прочего служили и делу обоснования феодальной власти — и уже тогда популярной стала аргументация о грядущем дефиците дерева (конечно, находились те, кто в него не верил).

Экология влияла на политику с древних времен, подчас неявным образом. Даже то, что в Европе общество исторически тяготело к демократическим, республиканским формам правления, а в Азии — к деспотическим, а не наоборот, по одной из версий объясняется тем, что европейский крестьянин располагал естественным орошением полей и, следовательно, не так зависел от властей в обеспечении пропитанием; в засушливых же местностях Востока урожай обеспечивали ирригационные системы, а их обустройство требовало участия центральной власти. Безусловно, это не единственный фактор, но тем не менее.

Зеленая экономика Солнечные панели как шаг к энергетической демократии

Не стали исключением и Средние века. Постоянные споры за пользование природными ресурсами приводили к конфликтам. Крестьяне поднимали восстания, требуя передачи в общинное пользование лесов, пашен и права на охоту и рыбную ловлю. Монархи запрещали вырубку леса, так как он был необходим для постройки флотов. Города, в свою очередь, спорили с феодалами, заставляя монархов вводить запреты на сведение лесов в своих окрестностях. Противоречащие взгляды на использование ресурсов имели гильдии. Все эти общественно-политические склоки не только выковывали социальные связи, но и невольно способствовали сохранению определенного баланса отношений человека и природы. И в то же время неумолимо подводили к мысли об ограниченности ресурсов.

Романтичный завоеватель

«Новое время» принесло бурную индустриализацию. «Век дерева» сменился «веком угля» — в первое время в добыче каменного угля видели выход из экологического кризиса, залог спасения лесов, предсказания о дефиците которых уже вызывали панику. Далеко не сразу удалось понять, что уголь в отличие от древесины — ресурс невозобновляемый.

В этот момент и стало оформляться «царское» отношение к природе.

Картезианская философия обосновала уникальность человека и его неравнозначность природе — с точки зрения рационалиста той эпохи природа была чем-то вроде механизма, который можно разбирать, не мучаясь этическими вопросами, и даже нужно, поскольку миссия человека состоит в облагораживании и упорядочении мира.

Парадоксально, но в данном случае наука помогла обосновать религиозный тезис.

Для защиты от наводнений горожане принялись, в частности, строить дамбы и изменять русла рек. Крупнейшим проектом стало исправление русла Рейна в Германии в XIX веке — реку фактически превратили в канал ради увеличения пахотных земель и улучшения судоходства (лишь потом оказалось, что это вызвало новые проблемы). Инженеры-гидротехники занимались спрямлением Дуная, причинявшего немало бед жителям Вены во время наводнений. «Кто слышал скрежет землечерпалок, кто пережил волнения ночных защитительных работ на плотинах и моменты триумфа при успехе дела… тот сделается на всю жизнь горячим защитником подобных предприятий, обуздывающих грозные силы природы на благо человека», — патетически восклицал геолог Эдуард Зюсс, защищая идею в венском парламенте, и эта цитата хорошо отражает восхищение прогрессоров собственными возможностями.

Зеленая экономика «Потоп в Венеции — последствие климатических изменений». Фотогалерея

Однако дым от фабричных труб тревожил людей, стали заметно ухудшаться условия их жизни. Уже в XVII веке над Лондоном висел знаменитый смог — визитная карточка города на протяжении столетий. Современники отмечали рост заболеваний от ядовитых свинцовых и серных паров, а также химических сбросов в водоемы. Все это не могло не вызвать реакции — в XVII–XVIII веках стали появлялись авторы, такие как Джон Ивлин, резко обличавшие индустриализацию и требовавшие возврата к консервативным технологиям. Томас Мальтус сочиняет теорию убывающей плодородности и грозит человечеству вымиранием от нехватки пищи, а Иоганн Гёте следует романтическому культу природы. «Мы живем среди природы, мы друзья ее. Мы постоянно оказываем на нее действие, однако не имеем над ней никакой власти», — рассуждает поэт.

«Лесной романтизм» стал, надо сказать, одним из истоков немецкого национализма — впрочем, и в других странах, формировавших национальную идентичность, фактор родной природы играл значительную роль, что также способствовало ее охране. Стоит заметить, что именно в нацистской Германии было принято мощное законодательство о защите окружающей среды — а по другую сторону океана, в США, скудная по сравнению со Старым Светом история заставляла американцев поднимать на щит природу. Американские экологические движения появились раньше и были шире, нежели европейские, именно там была написана «Молчаливая весна» Рэйчел Карсон — книга, которая стала для экоцентристов второй половины XX века чем-то вроде «Коммунистического манифеста» Маркса.

«Трапеза льва», Анри Руссо, 1907 год (Фото: The Metropolitan Museum of Art)

Бесконечно игнорировать предостережения скептиков было нельзя, в XIX веке терпеть многие вещи становилось просто невозможно — жизнь в чаду перенаселенных городов напоминала ад. Пожалуй, можно сказать, что именно стремление к чистоте и гигиене легло в основу готовности человека пойти на уступки природе — власти начали ограничивать выбросы и строить очистные сооружения. Но хотя «царь природы» постепенно, как и в политике, переходил к своего рода «конституционной монархии», добровольно соглашался на ограничения власти, все же развитие требовало жертв, а наука объясняла еще далеко не все причинно-следственные связи — к примеру, до начала XX века считалось, что высокая труба завода экологически безвредна, так как дым развеивается где-то высоко в воздухе.

Какое-то время экологические кризисы удавалось разрешать, создавать иллюзию разрешения или вовсе игнорировать. Продолжающийся бурный рост науки и промышленности приводил к частой смене эпох — на смену углю приходил бум гидроэнергетики, затем электричество, нефть, атом… Каждый раз казалось, что новая технология закроет старые экологические проблемы. На практике же это приводило к интенсификации производства — чем проще человеку доставалась энергия, тем активнее он ее добывал и тратил.

Экспоненциальный рост добычи и потребления невозобновляемых ресурсов продолжался всю первую половину XX века, эпоху самой нещадной переэксплуатации природы. В СССР, где исчезли вообще все факторы сдерживания, коммунисты и вовсе не стеснялись в методах — «мичуринский» подход вкупе с желанием наверстать отставание от Запада вдохновлял их на аграрные мегапроекты, уничтожившие Аральское море, масштабную индустриализацию без оглядки на экологию и еще в 1970-х строить планы поворота сибирских рек в Среднюю Азию.

Так продолжалось до середины столетия, когда эпоха дешевой нефти привела к производству огромного количества товаров и, как следствие, такого же количества отходов. Это следует признать одним из важных факторов появления экологического сознания, но не менее важными стали еще две причины: появление ядерного оружия, заставившее мир испытывать недоверие к атомной энергетике и бояться радиоактивных осадков, а также распространение рака — когда выяснилось, что многие канцерогены содержатся именно в химических выбросах. Соединившись, эти фобии привели просто к массовому психозу и одновременно росту популярности экологических теорий, которые вскоре оформились в целое научное направление.

В 1972 году ООН проводит конференцию по защите окружающей среды, с которой можно отсчитывать современную мировую политику в этом направлении.

Тысячу лет готовившись провозгласить себя «царем природы», человек буквально за пару столетий понял, что тиранический стиль правления ни к чему хорошему не приводит, и поспешил сдать назад. Тем не менее этот путь, очевидно, должен был быть пройден именно в такой последовательности — это касается и тех регионов мира, которые пока отстают от передовых образцов.

Подписывайтесь и читайте нас в Яндекс.Дзене — технологии, инновации, эко-номика, образование и шеринг в одном канале.

Природа средневековья и начало новой эпохи

Карсавин. Культура Средних веков

Величие и трагедия Средневековья в его неосуществившемся стремлении к всеобъемлещему синтезу. Борьба империи и папства, противоречивые построения идеала Града Божьего, разрушаемые его идеей, столкновение и взаимопроникновение религиозного и мирского, надолго разлучающихся в XII—XIII вв., усилия и неудачи схоластики и мирского знания — только разные обнаружения основной средневековой проблемы; проблемы, говоря кратко, единства Божеского с человеческим во всех сферах жизни. Смутным томлением по этому единству начинается Средневековье в IV—V вв., тяжелым и беспокойным сознанием его неосуществленности кончается оно в XIII в. под радостные гимны начинающего свой победоносный путь мирского.

Неполнота, недостаточность, ограниченность психики, неотчетливость в восприятии высшей идеи Блага не позволяли Средневековью даже в эпоху величайшего напряжения и расцвета его сил выразить идею в идеалах и осуществить их, преодолев видимую раздробленность жизни. Последние века Средневековья оттого и полны противоречиями и борьбой, оттого и прекрасны в своем волнующемся многообразии, что еще живо стремление к единству и не исчезла угасающая уже вера в близость его. К единству влечет инстинкт, темная стихия жизни, распадающаяся в своем проявлении и жаждущая воссоединения. К постижению осуществлению единства стремится и разум, выходя за пределы инстинкта и стараясь его осмыслить. И разум и инстинкт — дети единой, не опознанной еще интуиции Высшего Блага, каждый по-своему ограничивают и упрощают их общую цель, в стремлении к единству разъединяют, раскрывая многообразие полноты жизни. Инстинкт слеп, но он вечно неудовлетворен, вечно увлекает вперед, чувствуя неполноту достигнутого. Ему нужна помощь разума для опознания своих неудач и определения своих хотя бы временных целей. Разум всегда готов закоснеть в достигнутом, удовольствоваться ограниченным, им «определенным». Сам по себе он сила консервативная, источник и творец авторитета и веры в авторитет. Разум ведет к окостенению жизни, к закреплению и умерщвлению ее в создаваемых им недвижных «определениях», «формах». Ему необходим инстинкт для того, чтобы жить и двигаться. Конечно, различение «инстинкта» и «разума», «бессознательной» и «сознательной» деятельности духа условно, как условны все наши слова и понятия. Но при всей своей условности и неточности это различение необходимо для понимания исторического процесса в его единстве, многообразии и внутренном борении. Инстинкт и разум находятся в состоянии постоянного взаимодействия и взаиморастворения. Инстинкт преобладает в массовых, «стихийных» процессах, в области самопроизвольного разрушающего старое творчества государственной, социально-экономической и духовной культуры. Разум полнее сказывается в сознательной и целевой, оформляющей стороне того же творчества. Он отражается в идеологии и развертывает свои силы в культурных верхах, в выделяющемся и обособляющемся от стихийной жизни меньшинстве. В силу разъединения разума и инстинкта и сосредоточения преобладающей деятельности каждого из них в разных слоях жизни и общества чрезвычайно важным является вопрос о культурном общении: о воздействии инстинкта на меньшинство и о распространении опознаваемой меньшинством, «определяемой» им культуры в живущих преимущественно инстинктом массах. Только еще раз — ни разум, ни инстинкт в чистом, беспримесном своем действии отдельно друг от друга не проявляются.

Усилившееся при Карле Великом проникновение духовной культуры меньшинства в широкие круги общества ускорялось и росло в XI в., создавая новые школы и новые культурные центры. В среде самого меньшинства культурная работа в том же XI в. приобрела творческий характер, выражая более инстинктивное культурное творчество в низах феодального общества. Труд меньшинства перестал быть трудом одиночек и мелких групп, создавая культурное общество и общение. Он стал интенсивнее и действеннее. Школы начали перерождаться в университеты. Еще в XII в. на берегах Сены, в «счастливом городе, где учащиеся своим количеством превосходят местных жителей», соперничали кафедральная школа, школы аббатств Св. Женевьевы и Св. Виктора и многие профессора, с разрешения канцлера кафедрального капитула преподававшие на свой страх и риск «свободные искусства». В XII в. профессора и учащиеся слились в одну ассоциацию, в «Universitas magistrorum et scolarium Parisiensium»38. Естественно, появилось деление по специальностям или факультетам: богословскому, медицинскому, юридическому и «артистическому» (от artes liberales), а «ректор» самого многолюдного, распадавшегося на четыре «нации» факультета «артистов» встал во главе всего университета, подчинив себе «деканов» прочих факультетов и захватив права канцлера. Быстро сложилась университетская организация, определилась общая метода преподавания, а учащие и учащиеся благодаря покровительству пап, королей и частных лиц приобрели ряд привилегий и возможность сравнительно спокойного существования в возникших с конца XII в. «коллегиях». В начале XIII в. Парижский университет выступает как авторитетная многолюдная организация, изъятая от подчинения светскому суду и получившая закрепление своих прав и привилегий со стороны папской власти. Парижский университет делается богословским центром Европы. Его влияние и слава распространяются вплоть до эфемерной Латинской империи и влекут в Париж англичан, немцев, итальянцев, католиков и еретиков. Философия и богословие излучаются из него на весь север Франции, Фландрию, Англию и Германию. Но изучение права притягивает даже парижан в Орлеан, Монпелье, Болонью, изучение медицины — в Монпелье и Салерно. В половине XIII в. возникает Оксфордский университет, к XIV в. окончательно организуются Кембриджский и Пражский.

Трудно преувеличить культурное значение для всего общества шумной университетской жизни с ее вмешательством в волнующие современников религиозные и политические вопросы, с ее диспутами, с веселыми пирушками студентов. Развивается и усложняется ученая терминология, но не только клирики, а и миряне приучаются обсуждать философски-богословские проблемы на обычном: французском, немецком или итальянском языке, оставляя латынь для систематического преподавания, ученых трудов и торжественных диспутов. Прошедшие богословскую школу проповедники невольно передают своим слушателям новые навыки мысли, сообщают множество разнообразных сведений. На общий подъем культурного уровня лучше всего указывает то, что мейстер Эккехарт излагает свою философскую систему в проповедях и так же поступают Сёйсе, Таулер и другие. Проповедь делается средством образования в самом широком смысле этого слова и видом литературного творчества, т. е. живым элементом культуры.

В начале XIV в. мирянам доступна такая энциклопедия знания, как «Божественная комедия». Бродячие клирики и школяры, ваганты, веселый и образованный народ, повторяют образы античности, воспевают весну и любовь, отзываются на окружающую жизнь в своих богатых ритмом стишках и сбиваются на вульгарную речь. Они тоже носители культуры, любящие выпить и поболтать, как носителями ее являются «жонглеры», а за ними трубадуры. Но, может быть, еще большим значением обладает постоянное, повседневное общение, случайная беседа на улице, по дороге, в какой-нибудь таверне. Из среды мирян выходят самозваные проповедники и проповедницы, о чем-то понаслышавшиеся, чего-то начитавшиеся. В XII и XIII вв. областях, охваченных ересью, диспуты с еретиками делаются обычным явлением. Но еще сильнее тайная пропаганда еретиков, то фантастов и начетчиков, то учеников Парижского университета.

Клирики, духовники и капелланы, сеют образованность в феодальном обществе. Граф Бодуэн II (1169-1206) Гиснский (Guisne), «желая все знать и не будучи в силах все удержать в памяти, приказал магистру Ландри из Вобена перевести Песнь Песней с мистическим комментарием его к ней». Для графа же досточтимый отец Симон Булонский перевел «Естественную историю», а магистр Годфруа «значительную часть физики». С самого начала XII в. быстро растет научно-популярная литература на французском и немецком языках. Бестиарии, лапидарии, физиологи, «Сидрак», «Placides et Timeo»39 подготовляют «li Livres dou Tresor»40 Брунетто Латини. Переводят богословские и моральные труды, хроники, исторические романы вроде «Хроники Турпина», проповеди и Священное Писание, уже в 1119 г. доступное мирянам в Метце. Клирики, часто опережая мирян, пишут новые рыцарские романы о любви и чудесных приключениях героев и переносят их из Франции в Германию. В XIV в. множатся переводы из Аристотеля, Цицерона, Сенеки, Саллюстия, Тита Ливия и Светония, появляются — XIV в. деловит — перевод труда Вегеция о военном деле, трактаты об охоте и т. д. Мы не знаем, как и о чем беседовал с монахами граф Бодуэн, но сенешал Жоэнвиль ярко изображает благочестивые и педантические наставления Людовика Святого. С конца XI в. в феодальных дворах Южной Франции расцветают своеобразная культура и куртуазный быт, создаются новый стиль жизни и новая поэзия трубадуров. Но эта поэзия похожа на науку. Поэты-министериалы, воспевающие высокопоставленных дам, знакомы не только с мотивами народной поэзии и Овидием. Им известны схоластические различения, их занимают философско-богословские проблемы, хотя и увлечены они веселой наукой любви. Трубадурам не чужда мистика, основные идеи которой они применяют не к жизни души в Боге, а к жизни ее в прекрасной даме. Мотивы народной поэзии и глубокие душевные переживания выливаются в заимствуемые формы, а эти формы творчески переплавляются в новые, художественные, для того чтобы внешне быть воспринятыми немецким миннезангом, более глубоким и непосредственным в своей лирике. Провансальская культура и поэзия вместе с ересью гибнут в огне и резне альбигойских войн. Но они переживают себя в культуре Франции, в литературном движении при дворе неаполитанских королей и достигают нового расцвета в благоухающем цветке национально-городской культуры Италии — dolce stil nuovo.

От двора Каролингов через аббатства и школы, через университеты к многочисленным феодальным дворам — к рыцарскому обществу с его культом женщины и любви — ведет путь культуры. Из тех же школ, чрез посредство клириков, проповедников, вагантов, чрез посредство жонглеров и миннезингеров опускается она в среду городского общества, и Готфрид Страссбургский рассказывает тянущемуся за рыцарством городскому патрициату о чарах куртуазной любви. И чем дальше, тем сильнее взаимодействие с непосредственно подымающейся снизу народной словесностью. В XII—XIII вв. средневековая культура является своеобразным и пестрым, но внутренно единым даже в своих противоречиях целым, достоянием широких кругов общества. Неразложимо сливаются античные традиции, приобретения философской и политической мысли, религиозные проблемы, новые сведения, обогащаемые сношениями с Византией и Востоком, старые сюжеты и формы народной словесности, бродячие легенды и новые художественные достижения. Идея государства, питаемая римским и каноническим правом, опускается до последних ячеек общества и в них органически соединяется с новыми элементами и формами государственности, творимыми самою жизнью. Борьба империи с папством, столкновения папства с сопротивлением коллегии кардиналов, соборами и национальным государством, противоречия моральных и религиозных проблем потрясают все общество. Религиозное воспринимает в себя мирское, принципиально его отвергая; мирское преображается религиозным, себя ему противопоставляя. Религиозный идеал все еще возглавляет жизнь, но мирской уже предчувствует свое торжество и блестящее раскрытие. Поэт требует «у неба прекраснейших звезд, у земли величайших наслаждений». До XII в. на брак смотрели практически: в жене искали не друга и возлюбленную, а здоровую хозяйку и любовницу, ждали от нее хорошего приданого. Брачную любовь понимали грубо-элементарно или относились к ней с осуждением, видя в ней уступку греховной природе. Вне брака любовь сводилась к чувственному наслаждению, и рыцарь искал себе любовниц среди своих крепостных. С XI в. он уже с вожделением взирает на жену своего товарища, а в феодальном обществе женщины становятся законодательницами хорошего тона и музами поэтов. Поэт-министериал, почерпая вдохновение в античности и неистребимом, вечно живом очаровании стихийной весенней любви, отраженной народною песнью, чеканит новые формы любви — почтительного служения высокопоставленной даме. Недоступная, она возносится на пьедестал богини, у подножия которого певец, забывая о ней, лелеет свое чувство любви, неустанно любуясь им. Любовь становится тоньше и женственнее, и в произведениях искусства идеал красоты приобретает нежность, томность и мягкость. И в эти новые формы выливается любовь рыцаря, сочетающего жажду героических подвигов со служением прекрасной даме. Жажда подвигов вырождается в искание приключений и увлечение новыми фантастическими рыцарскими романами. В поэзии трубадуров любовь становится условной, превращаясь в этикет. Она по-прежнему не связана с браком, а течет параллельно ему, воодушевляя и углубляя душевную жизнь. Но она не может не перерождать и семейного идеала. «Бедный Генрих» по любви женится на своей крестьянке, ради него готовой отдать жизнь. Разница положения не мешает идиллической любви графского сына Галерана к прекрасной Фресн, и неожиданно обнаружившееся высокое происхождение Фресн оправдывает в глазах читателей романа неравный брак. Вольфрам фон Эшенбах мечтает о радостях семейной жизни. Вальтер фон дер Фогельвейде знает здоровую, полную жизненного аромата страсть мирянина, а народная песня вечно возвращает к глубоким истокам любви и жизни.

Всякое определение идеи разумом — и в современности не менее, чем в Средние века, — приводит к некоторому ее ограничению и омерщвлению, превращает ее во внешнюю норму, в традицию, в авторитет и объект веры, вытесняемый лишь неодолимым движением инстинкта, принуждающего разум к новому определению. Гнетущая сила традиции или авторитета слабее там, где полнее движение инстинкта, и там, где движимый инстинктом разум «определяет» свою природу такими широкими нормами, как «вечное движение», «бесконечный прогресс» и т. п. Эти «определения» тоже «традиции», тоже «авторитеты», но они ослабляют значение более частных определений, подрывают веру в их абсолютную, а часто даже и приблизительную ценность, порождая интеллектуальную и моральную пошлость эволюционизма. Для Средневековья, в отличие от современности, характерно отсутствие определения разума в «эволюционном» смысле. Средневековье верит в абсолютную истинность даваемых разумом «определений» идеи, в полную ее постигаемость и осуществляемость, вместе с «дурной бесконечностью» отвергая всякую относительность своих «форм». Поэтому по природе своей оно явственнее тяготеет к норме, традиции, авторитету, чем не опознавшая в «дурной бесконечности» своего авторитета современность. В этом смысле показательно отношение поздней античности и раннего Средневековья к традициям, римской и германской, формализм мышления, который частично начинает преодолевать уже каролингская эпоха. Римская и германская традиции, поскольку они осмысляются и «определяются», предстают как нечто внешнее, священное. Внешним характером до самого конца Средневековья обладает традиция в Италии, подавляя богатством своим силу толкающего разум инстинкта. Как внешнее ярмо, пытается сбросить с себя романскую традицию германский дух. И все-таки традиции прошлого разрушаются и через разрушение усваиваются и творчески перерабатываются, старые «определения» отцов заменяются новыми. Но эти новые сами тотчас же становятся традициями и авторитетами, воспринимаются и воздействуют так же, как прежние, хотя и очевидно существенное различие между извне данною традицией и завершающей творческий процесс «формой», между метром каролингского поэта и художественной строфой миннезанга, пока и поскольку она сама не стала традиционного. Власть «формы», т. е. и формы собственно и формы-традиции (в разъясненном сейчас смысле этих понятий), как разных проявлений одной и той же основной черты психики, прослеживается во всех сторонах средневековой жизни и мысли, не только в схоластике. Социально-экономические и политические отношения тяготеют к быстрому закрепощению их в «обычае», и только что возникший город выливается в феодальные традиционные формы и в новые, им создаваемые, которые тотчас же стремятся окостенеть. Государство осмысляется как феодальное. Правосознание до XII в. целиком живет в формализме и символизме традиции, сменяемой возрождающейся античной. Форма застилает содержание и самодовлеет, как часто самодовлеет и диалектическая техника, уродующая труды поздних схоластиков. Можно принести ложную клятву над ящичком с реликвиями, если предварительно реликвии из него вынуть. И никого не удивляет, что страж прекрасной Блансефлор считает себя обязанным выполнить требование Флоэра, т. е. изменить своему государю: он хотя и неосторожно, но принес Флоэру вассальную присягу. Только оценив это, можно понять все значение таких актов, как инвеститура, коммендация, и таких явлений, как символизм судопроизводства, искусства, религиозности, «проповеди примером».

Опускаясь в низы общества, культура становилась для них традицией. Но низы творчески ее осваивали, сливали со своими традициями и в разрушении созидали новые формы. Как идеал «града Божьего», так и идеал государственного единства предносился Средневековью в виде отвлеченной и нереальной традиции, идущей от римского прошлого и феодального быта. Оттого-то он и воодушевляет на безграничные, нереальные завоевания, увлекает Плантагенетов, Штауфенов, Карла Анжуйского и даже Филиппа IV Красивого к мечтам о мировой державе. Все мировые планы рушатся, государственное строительство на началах феодализма оказывается непрочным, и даже норманнам удается достичь более действительных результатов лишь в Италии, где королевская власть могла опереться на новые экономические силы, и в Англии, где она сведена была к положению власти национальной. До XII—XIII вв. государству в общем чуждо сознание того значения, какое может иметь для него торгово-промышленное развитие, как чужды ему идеи внутреннего государственного строительства (что доступно феодалу-помещику) и национального единства. Процесс внутреннего перемешивания феодального мира выходит за пределы государств и наций. Только с XII в. увеличивающаяся остойчивость жизни и психики, вызванная отливом наиболее подвижных элементов в крестовые походы и колонизацию, начинает способствовать тому, что экстенсивное проявление жизненной энергии (в частности, в государственном строительстве) переходит в интенсивное.

Уже в империи Каролингов заметно сильное торговое движение, сосуществующее и переплетающееся с войнами и набегами. Норманны, даны, шведы, норвежцы и сами франки поддерживают торговые связи империи с Балтикой. Реки и старые римские дороги служат торговыми путями, соединяющими Среднюю Европу с севером, славянским востоком и Византией. Через Альпы, через итальянские, а позже и южнофранцузские города лежит путь на выходящий к Средиземноморью глубокий Восток, в ту же Византию, в Сирию и Египет. Торговые связи с Востоком не порываются даже в периоды самой напряженной борьбы с сарацинами, а успехи крестоносцев, возможные только благодаря участию в походах итальянских городов, обогащают эти города, давая им опорные пункты на Востоке, временно делая Венецию госпожой положения в Латинской империи. Рядом с этою «мировою» торговлею расцветает и местная; рядом с ярмарками или «мессами» — при Каролингах в Сен-Дени, с XII в. в Шампани и других удобных для обмена пунктах — возникают небольшие местные рынки: в старых городах, под кровом аббатств, на пересечении торговых путей. В это торгово-промышленное движение вовлечены местные элементы, частью несвободные, частью полусвободные и свободные жители более или менее значительных центров. Вплоть до XII в. торговля преобладает над ремеслом и экономическая жизнь в целом сосредоточена на земледелии. Торговля и промышленность обрабатывающая не являются органическим элементом хозяйственного быта больших политических соединений. Нет крупных сплачиваемых экономически групп, и социально-политическое строение общества покоится не на ремесле и торговле. Торговля еще не может стать связующей большое целое силой. Она не уменьшает, а увеличивает разделение общества. Она по природе своей столь же интернациональна, сколь интернациональны папство, империя, крупное государство, планы Генриха VI или Плантагенетов. В обществе с сильным тяготением к лучеобразному строению, не осуществившем наметившееся в сознании деление его на клир, военное сословие и крестьянство, как деление горизонтальное, купцы, по существу своему стоявшие вне обособленных мирков и государств, не могли замкнуться, как особый класс, в узких пределах данного феодального образования и стать началом политического или национального объединения. Традиция феодальной лучеобразности им не подходила. Они приспособляли для своих задач традицию горизонтального общения, разрушавшую всякое замкнутое единство. В эпоху внутренних неурядиц, войн и грабежей на суше и на море купцы сплачивались в военные караваны, в «компании», «ганзы» или «гильдии», связуемые ассоциативным началом вообще, торговым и религиозным моментом.

Ганзы и гильдии не распадались по достижении вызывавших их образование целей, по окончании данного торгового предприятия. Их уже скрепляла создавшаяся форма быта и деятельности. Они прирастали к земле, как опоре своей, селились в удобных для торговли старых городах, во вновь появляющихся в связи с потребностями торговли «портах» или эмпориях. А город уже существовал как некоторое, трудноопределимое бытовое единство, аналогичное, а иногда и родственное связываемому общей алльмендой селу, как административно-судебный и церковный центр. Рынок делал его центром хозяйственным, хотя бы и скромным и распространявшим свое влияние на ограниченный округ. Селившиеся под стенами или за стенами города купцы и организации их способствовали появлению и расцвету ярмарок и рынков, вызывали к жизни новые промыслы и профессии. Там, где купеческий элемент был значителен и силен, он сильнее всего содействовал перерождению старого административного центра в более или менее политически независимую самоуправляющуюся общину, которая узурпировала феодально-государственные права графа, епископа, шателена. Под влиянием купцов и потребностей рынка старое обычное право сменялось новым «городским», старая община, где она существовала, перерождалась в городскую. Купцы же ранее других классов стали во главе управления городом и утвердились над ним, превратившись в городской «патрициат» и впитав в себя часть феодального дворянства. Ниже купцов росло местное ремесленное население, в XII в. также распадавшееся на ассоциации: на цехи, «ремесла» или «искусства». Оно крепче купечества связано было с местным городским рынком, с ограниченными интересами городского хозяйственного округа и этим отличалось как от купцов, так и от вовлеченных в организуемые купцами же промыслы работников. Таким образом, город, несмотря на свое бытовое, правовое и политическое единство, достигаемое им постепенно и в разных местах в разной степени, скрывает — опять-таки в зависимости от условий в различной мере — исконные противоречия, погасавшие в острые моменты борьбы со старыми феодальными властями и за преуспеяние родной общины, разгоравшиеся вместе с его ростом и освобождением.

Городской патрициат прирос к земле, связав себя со своим городом бытовыми, хозяйственными и религиозными интересами. Но все-таки город для него был лишь исходным пунктом широкой торговой деятельности, и вплоть до XV в. жизненное начало патрициата заключалось в экстенсивной внешней торговле, сплетаемой с городом не столько рынком, сколько организацией кустарного производства на сбыт. Этим объясняется политика руководимого патрициатом города и самого купечества: купеческие союзы, захватывающие купцов из разных городов, городские союзы, из которых самый крупный — немецкая Ганза, войны, подобные вековой войне Венеции и Генуи. Этим же объясняется слабость большинства городов, обнаружившаяся в их столкновениях с государственной властью. С другой стороны, те цехи, которые связаны были с местным рынком, естественно замыкались в интересах своего городского мирка и определяли характерный патриархально-ремесленный тип средневековой городской жизни с ее мелочным контролем над производством и сбытом, заботами о потребителе, цеховой монополией (Zunftzwang) и т. д. Экономические цели патрициата выводят город за пределы его стен и даже за пределы политических и национальных единств, препятствуя тем возможности национально-политического строительства на почве, казалось бы, естественного союза городов. Экономические цели местного ремесла мешают самому объединению ряда городов, замыкая жизнь каждого из них в узкую сферу его территории, незначительной во всей Средней Европе, охватывающей иногда старые графства и даже маркезаты в Италии. В местном цеховом ремесле и местной цеховой торговле наиболее ярко сказывается действенность объединяющих и обособляющих ассоциативных начал. В них главный источник корпоративного городского духа, его силы и слабости, самосознания города, как привилегированного корпоративного целого. В них же очевиднее тяготение Средневековья к застыванию в форме, к прочному укладу и типу жизни.

Происхождение средневековых городов сложно и разнообразно. Не менее сложно и разнообразно в них самих взаимоотношение различных групп и классов, сливающихся, несмотря на борьбу и противоречия, в одно целое. Оно связано с происхождением города, с его географическим положением, с окружающей его средой и «случайными» условиями. Не существует одинакового для всех политического и хозяйственного строя; и даже в городах, основываемых сеньорами или государями по типу той или иной городской хартии: Руанской, Лоррисской и т. п., царит пестрота и своеобразие отношений. А все это определяет и разнообразие отношений между городом и государством. Наряду с самостоятельными итальянскими республиками, из которых некоторые, как Венеция или Генуя, в пору своего расцвета приближаются к типу средиземноморского государства, или с почти отрывающимися от Германии ганзейскими городами стоят могущественные фландрские общины, колеблющиеся между Францией, Англией и фландрскими графами, «коммуны» и «города буржуазии» во Франции, мелко-ремесленные города Средней Германии. Иным городам удается встать в непосредственное отношение к императору или королю, другие под властью французского короля быстро теряют свою политическую независимость или никогда ее не достигают. За городскими стенами идет сначала глухая, потом шумная и кровавая борьба слагающих город элементов. Вырвавший власть у феодалов городской патрициат заполняет городской совет или городские советы и захватывает в свои руки городские должности. Но он встречается со стремлением к власти других, низших слоев городского населения, и «тощий народ» вытесняет или ограничивает влияние и права «жирного народа». В эту упорную борьбу с XIII в. в крупных торговых городах вмешиваются эксплуатируемые патрициатом низы, рабочие, занятые в кустарных производствах. Естественно, что там, где сильна государственная власть, город, угнетаемый ее фискализмом и не умеющий наладить правильного городского хозяйства, слабеет. В Италии, а частью и во Фландрии социальная борьба пролагает путь власти одного — сеньории; во Франции и позже в немецких княжествах — порабощению города центральною властью.

Итак, города не могли служить источником хозяйственного и политического объединения. В Италии XIII—XIV вв. возлагали надежды на отживавшую империю, хотя именно империя не обнаруживала понимания того значения, каким могла обладать для нее новая экономическая жизнь в городах. И Фридрих I и Фридрих II вели борьбу с итальянскими коммунами, а в Германии искали поддержки не у городов, а у предававших императоров князей. Во Франции, как позже в германских княжествах, началом единства могла стать государственная власть. Со времен Людовика VII (1137—1180) и особенно Филиппа II Августа (1180—1223) французские короли сумели оценить экономическое значение городов, насаждая их в своем домене, их политическое значение — поддерживая сеньориальные города и коммуны против феодалов, чтобы затем подчинить себе и тех и других. Город мог стать государством путем расширения своей территории и полного подчинения себе других соседних городов, примером чего служат города Средней и Северной Италии. Такое расширение города вызывалось экономическими интересами крупного купечества или политическими инстинктами захватившего власть сеньора. Но путем союза городов крупного государства создаться не могло. Одна лишь государственная власть со своими не городскими, а римско-церковными и феодальными традициями в силах была строить общее единство на материальных и идеальных основах городского строя. Тем не менее городская жизнь и городское хозяйство прямо и косвенно создавали ткань новой государственности, перенося центр экономической жизни в сферу денежных отношений. На почве денежного хозяйства стали возможными и новая оплачиваемая бюрократия и наемное войско, впервые появляющиеся в городах. В городах же возникло новое, равное для всех право и раньше всего проявили себя демократические идеалы, отраженные и Марсилием Падуанским и Оккамом. Само расширение понятия церкви в смысле самоуправляющегося единства всех клириков и мирян находит себе поучительную аналогию в религиозном характере городских организаций, в настойчивом стремлении горожан подчинить себе всю местную церковную жизнь, в их гордости своими готическими соборами, в их попытках осуществить христианские идеалы в жизни маленькой и эгоистической ячейки: цеха, самого города. Но в городе с его напряженной экономической жизнью сознание заполонено мирскими заботами: торговыми расчетами, работой и грубоватою шуткою находящей в городе новый приют литературы. «Воздух города делает свободным», но в его узких улицах с нависшими верхними этажами домов почти не видно неба. И в городе средневековый дух уходит в земное, забывает о своих усилиях религиозно-синтетически понять весь мир, обозримый лишь с вершины церковных башен.

В классической стране феодализма, во Франции, феодальная государственность не удалась. Сильнее оказались выросшие в своем маленьком домене и в своей политике исходившие из хозяйства этого домена Капетинги. Им, более чутким к хозяйственному и повседневному, удалось установить прочную и глубокую связь с новыми силами, с городским движением, не оттолкнув от себя старых. Не отвлекаясь недоступными для них целями великодержавия, они нашли в своих городах источники доходов, в сеньориальных — еще и верных, хотя часто предаваемых ими союзников. Не феодалы, а клирики-хозяева, как аббат Сугерий, и худородные люди да юристы создают капетингскую администрацию, воспитывающуюся на скромном, но реальном деле хозяйственно-государственного строительства и понемногу улавливающую в свою сеть всю Францию. Эти навыки так прочны, что могут пережить и Столетнюю войну и «феодализм принцев». В деятельности собирателей Франции наблюдается счастливый синтез навыков государя-помещика и хорошего хозяина с создающимися формами городской жизни. Но успех Капетингов не менее обусловлен традицией королевской власти, поддержанной церковью, все растущим сознанием национального единства, и гордостью тем культурным значением, которое после разгрома Прованса альбигойцами приобрел Париж. Уже при Людовике VII смутное чувство национальности воплощается в короле. Победа при Бувине (1214) — победа всей руководимой королем Франции. Эпоха Филиппа IV (1285—1314) приносит с собою пышный расцвет королевской власти, сильной фактически и национально, и делает Францию могущественнейшим государством Европы. И уже при Филиппе IV явственно социальное переустройство страны. Место прежнего лучеобразного строения общества все более заступает новое, горизонтальное. Нация уже предстала организованною в виде «трех сословий», преодолев феодальное дробление и эгоистическую обособленность городов. Правда, настоящее утверждение национальной королевской власти и полное освоение ею новых сил принадлежит XV в. и проявляется только после иностранного засилия, разрухи и мощного подъема национального чувства, на гребне своем вынесшего Жанну д’Арк и вскормившего короля-буржуа Людовика XI. В трудах и смуте Столетней войны рождается новая Франция. Начала ее восходят к XII в.

В тяготении Средневековья к «определенности», к «форме» сказывается общность, отвлеченность восприятий и осуществлений идеи, недостаток внимания к индивидуальному и особенному. Отвлеченно мыслятся идея «града Божьего», идеи империи и папства, социального и политического строя. Отвлеченным характером отличается средневековая философия вплоть до полного торжества аристотелизма. Конечно, жизнь конкретнее, но конкретность ее не ценится, воспринимаемая в отвлеченных схемах. Для идей не хватает соответствующих отвлеченных терминов. Их заменяют тем, что конкретное рассматривают как символ, таинственно возводящий к общему и возносящий в его сферу всякого прикоснувшегося к реальной действительности. Традиционализм и формализм Средневековья тесно связан с «отвлеченностью» его. Эта «отвлеченность» ясна в правосознании, не умеющем схватить индивидуальное, в возможности и силе стихийных, массовых движений, в социально-экономических отношениях, определяемых общим для всех обычаем и символическими актами, в единстве потенциально бесконечно-многообразной аморфности. Средневековый хронист до XII в. в общем слеп к взаимозависимости событий, все относя к вечному, а вечное представляя себе отвлеченно и схематично. Даже авторы руководств для исповеди от человека вообще нисходят не к индивидууму, а к рыцарю вообще, купцу вообще и т. д. Восприятие индивидуального сейчас же превращают в восприятие общего, прибегая к традиционному шаблону или символу; новое сейчас же вводят в грани привычного, как вводят город в иерархическую систему феодализма, или лишают его свежести и своеобразия во вновь определяемой форме. Изменившееся деление общества сейчас же начинают считать богоустановленным и оправдывать Писанием. За малыми исключениями не чувствуют чужой индивидуальности, как таковой, не чувствуют и своей индивидуальности. Этим объясняется неустойчивость личности, быстрое проникновение ее при переходе в новую среду идеями и бытом этой среды. Так блестящий магнат Фома Бекет становится князем церкви, кардинал-друг Фридриха II, надев папскую тиару, превращается в его врага. Однако жизнь в отвлеченном не следует считать жизнью слабой и анемичной. Напротив, она полна такою энергией, что часто вызывает полную иллюзию «индивидуализма». «Отвлеченность» не исключает ни силы, ни глубины переживаний.

На почве синтеза отвлеченной государственности с конкретностью реальной политической и хозяйственной жизни рождается конкретная государственность. Волнующая городскую жизнь и захватывающая сельское население борьба неутомимо разрушает старые формы, не успевая заменять их новыми. Флоренция напоминает Данте больную, все время ворочающуюся на пуховике в бесплодных стараниях облегчить свою боль: она меняет все — и должности, и государственный строй, и монеты, в середине ноября оказываются уже негодными хитроумно сплетенные ею в октябре законы. В колебаниях и сомнениях начинает осознавать себя и пристальнее вглядываться в окружающее горожанин, а Дуне Скот вносит в философию понятия «этости» (haecceitas), с меньшею четкостью и плодотворностью возобновленное современною нам философией. Все это не причины, а симптомы единого процесса развития, идущего от отвлеченности через длинный ряд конкретизации и индивидуализации к тому, что можно назвать индивидуализмом.

Самоуглубление еще не индивидуализм. Исповедь обостряла душевную жизнь средневекового человека. Но ему важно было его личное спасение, не его личные особенности, скорее пугавшие, чем привлекавшие; а в себе самом он видел грешника вообще, борьбу добродетелей с пороками, усилия воли и благодать — все, что, конечно, таким же точно было и у других. Тонкие наблюдения и глубокие открытия касались человеческой природы в целом, не в ее индивидуальных проявлениях. Мистику XII—XIII вв. важна не его собственная индивидуальность, а проявляющаяся, живущая в ней «человеческая душа», в которой он разбирается с удивительной чуткостью и проникновенной гениальностью. В своей личной душевной жизни мистики видят жизнь «души вообще». Не чувствуя себя неповторимою личностью, не любя своей неповторяемости, мистик может без колебаний все свое доброе относить на долю Божества, все злое — на долю диавола и ничего себе самому не оставить. Потому-то так и опасен для него пантеизм, преодолеть который нельзя без самопознания и самооценки. И это нисколько не противоречит самозамкнутости, эгоистичности любви большинства мистиков. Для того чтобы преодолеть эгоизм, надо пережить и перестрадать его. Через падение в гордыню лежит путь к самоотречению и самоутверждению в Боге. Не противоречит это и отмиранию у немецких мистиков XIV в. связей с культом и церковью: культ и церковь разрушаются не индивидуальною религиозною жизнью, а самоуглублением коллективного немецкого духа, не смогшего усвоить и претворить в себе религиозную традицию. Приемлющий церковь и культ ее Франциск гораздо «индивидуалистичнее» Эккехарта и «друзей Божьих»: он ощущает индивидуальность всякой твари.

То же самое наблюдается и в миннезанге. Умеющие в своих «сирвентах» замечать индивидуальное, трубадуры в любви видят и хотят видеть лишь любовь вообще, в образе своей дамы — даму идеальную. Они такие же «платоники» по духу, как и мистики-певцы Божественной любви, и понятно, что к пониманию и изображению земных отношений они подходят с приемами схоластики и категориями религиозного опыта, черпают эпитеты из богатой сокровищницы культа святых и земною своей поэзией, превозносящею земных женщин, подготовляют расцвет культа Мадонны. В средневековых автобиографиях, если они не сводятся к исповеди и истории «обращения», личность тонет в роде и типе, а сама автобиография сбивается на историю семьи, историю рыцаря и т. и. В эпической поэзии XII и XIII вв. характер героев и описаний меняется, но не в сторону индивидуализации, а в сторону новой условности, нового типа и новых рыцарских идеалов.

Миннезанг, только что родившись, уже подчиняется, непреклонным законам внутреннего и внешнего стиля. В рыцарской поэзии конца Средневековья звучит более богатая гамма, но она типична для класса, а не для личности. Этим и объясняется такой живой интерес к идеалу и такая увлекающая сила его, внимание литературы к стилю жизни, к этикету.

Однако процесс индивидуализации сознания совершается. Духовная жизнь позднего Средневековья свидетельствует о глубине и большем разнообразии переживаний, которые отражают богатство усложнившейся действительности. А это не может не вызвать быстрой смены и борьбы форм как в рыцарской литературе, так и в литературе городской, воспринимавшей в себя ее элементы. В богатстве, разнообразии и борениях своей жизни поэт — и особенно немецкий поэт — доходит до глубочайших оснований жизни. Он менее художник-мастер, он более страстен и непосредствен, чем провансалец или француз, уже пережившие непосредственность. Гартман фон Ауэ, Вальтер фон дер Фогельвейде, Вольфрам фон Эшенбах превозмогают условные рамки стиля. Формально послушные ученики французов, лишенные их чувства художественной формы, они ярче своих учителей раскрывают непосредственность и богатство своих переживаний. В пределах придворного эпоса Вольфрам с большею глубиной и внутренней правдой, чем Кретьен де Труа, подходит к религиозно-моральному идеалу рыцарства. Готфрид Страсбургский тонким, хотя и терпким анализом страсти разлагает грезу рыцарской любви, а Вальтер обнаруживает какие-то внутренние устои утверждающей себя в приятии мира личности. И как ни груба сатирическая, как ни банальна морализирующая литература XIII—XIV вв., в них проявляются нравственные основания жизни и быта. Уже Абелард с некоторым самолюбованием говорит о себе и своих талантах, а Иг из Св. Виктора не чужд горделивому сознанию своей учености. В XIII в. Жоэнвиль любит порассказать о себе, минорит Салимбене без смущения вплетает в хронику сообщения о своей родне, своих удачах и неудачах, даже о том, где и как удалось ему хорошо поесть. Растет интерес к своей личности, осознаваемой в отвлеченной, но глубокой внутренней жизни, а это индивидуализирует и самое жизнь. Начинающая познавать себя, свою индивидуальность личность обнаруживает более острый взгляд в наблюдении внешнего мира. У Генриха фон Фельдеке герои от любви потеют и дрожат; у позднейших миннезингеров описания не только изящнее, а и индивидуализированнее. Оттон Фрейзингенский стремится к объяснению и указанию связи событий. Но он кажется бледным по сравнению с Фроэссаром, рисующим живых людей. Тот же Салимбене удивляет остротой своего взгляда, меткостью своих наблюдений и характеристик, сочным своеобразием языка. С подлинным мастерством описывает безымянный жонглер нежную любовь Окассена и Николетт и легкими акварельными красками набрасывает их образы. Авторы фаблио умеют передать какие-то очень характерные черты скептика-мужика или ввести читателя в семейную обстановку кюре и его сожительницы. Миракли и фарсы отражают городской быт и рядом с условными фигурами императора или папы резко очерчивают живой образ торгующего на ярмарке купца. А какой-нибудь переводчик Овидиевого «Искусства любви», приспособляя его к современным нравам, знакомит с ними не хуже славного проповедника Бертольда из Регенсбурга. Так параллельно вырождению поэзии XIII в. в скучный аллегоризм второй редакции «Roman de la Rose»41 развивается восприятие реального и конкретного.

Рост «индивидуализма», т. е. самоопределения и, следовательно, противопоставления себя всему внешнему: традиции, форме, миру, рост осознающей себя в богатом разнообразии жизни личности является существеннейшим моментом в процессе творческого саморазложения средневекового общества. Личность осознает основы жизни в себе самой и как свои, получая благодаря этому «свободу» к дальнейшему их развитию. Выделяя себя из окружающего, она точнее наблюдает его, погружается в полноту конкретного, непонятного и неосуществимого без индивидуализма. Ведь сама конкретизация отвлеченного и, значит, его реальное и прочное разъединение уже путь к индивидуализму. Но в глубочайшем своем религиозном проявлении — в мистике стихия жизни ограничена была общим и отвлеченным, бессильная далее развивать платонизм. В познании она обращалась к реальному, еще не преображенному Божественным миру; в наиболее напряженном своем проявлении — к действительности: к государственному и социально-экономическому строительству, к «Frou Werlt». Как империя — Град Божий вырождалась в империю — мировую державу, как папство — религиозная сила стремилось стать силою политической, так идеал религиозной любви перерождался в идеал любви земной. Но земная любовь в миннезанге одухотворялась и приобретала черты небесной, окружая женщину нимбом святости. У поэтов dolce stil nuovo, у Данте земная мадонна уподобляется Мадонне-Марии и в вечно-женственном открывается София. Обожение земного последний отблеск уходящего в вечную жизнь Средневековья и смутное предчувствие лучезарного будущего, заглушаемое громкими звуками земных песен.

Что мне делать в раю, я совсем не желаю туда идти; мне нужна Николетт, моя нежная подруга, которую я так люблю. Ведь в рай идут только те люди, которых я вам сейчас назову. Туда идут старые попы, убогие и калеки… и те, кто ходит в лохмотьях, истрепанных капюшонах, и те, которые босы и наги и оборваны, кто умирает от голода, холода, жажды и всяких лишений. Все они идут в рай, но мне с ними там нечего делать. Я хочу попасть в ад. Туда идут добрые, ученые и прекрасные рыцари, погибшие на турнирах или в блестящих войнах, и хорошие солдаты и свободные люди. С ними хочу быть и я. Туда же идут и нежные, благородные дамы, у которых два или три возлюбленных, кроме их собственного мужа; идет туда золото, серебро, пестрые ткани и дорогие меха; идут туда музыканты и жонглеры и короли мира. С ними хочу быть и я, пусть только Николетт, моя нежная подруга, будет со мною42.

Природа подает палитру… | Рязанские ведомости

Истинный талант художника – в терпении и гармонии с миром, уверена Светлана Дидух

Выбор материала для творчества – крайне важная задача для мастера. Природные материалы хрупкие, капризные в обращении, но приятные на ощупь и по-особому красивые. С ними работают люди, достигшие особой созерцательности, единения с природой и тишины ума.

«Рязанские ведомости» уже знакомили вас со Светланой Дидух, выбравшей для себя искусство ошибаны (живопись растениями). Теперь художницу и педагога знают по всей стране. На Всероссийском фестивале декоративно-прикладного искусства «Руками женщины» в Казани наша землячка стала финалисткой. А в начале ноября Светлане Николаевне присудили премию Рязанской области «За вклад в развитие и сохранение традиционной народной культуры». Сегодня мастерица рассказывает о творческих находках, преподавании, заготовке растений и о том, как русскому художнику прославиться в Японии.

Казанцы впечатлились

Р.В. – Светлана Николаевна, расскажите, пожалуйста, об участии в конкурсе «Руками женщины». Каковы впечатления от выставки и работ других конкурсанток?

С.Д. – О конкурсе я узнала случайно. Зарегистрировалась, выслала работы и в результате вошла в число финалистов. Это было довольно неожиданно: заявки подавали свыше тысячи авторов! Чем только не занимаются наши женщины: валяют, вяжут пуховые платки, режут по кости, обрабатывают бересту… Такие события – возможность изучать новые тенденции и просто общаться с интересными людьми. В России их очень много!

Р.В. – Сколько работ сейчас в вашей коллекции?

С.Д. – Около шестидесяти. Все они изготовлены без использования красок и карандашей. Среди них четыре панно по мотивам картин художника Константина Васильева, например «Сокол». Такие простые, но емкие сюжеты больше всего «цепляют» людей. Поэтому я долго думаю над композицией и над тем, как реализовать свои планы технически. В итоге на каждую картину уходит от одного до трех месяцев.

Весь мир – мастерская

Р.В. – А как вы вообще решили заняться искусством ошибаны? Это не самое простое и распространенное хобби…

С.Д. – Я историк, окончила Рязанский государственный университет имени С.А. Есенина. Позже получила там второе образование по специальности «государственное и муниципальное управление» и работаю в Рязанском историко-архитектурном музее-заповеднике.
Однажды я увидела необычную фотографию в книге, и оказалось, что это картина из прессованных листьев. Я попробовала сделать похожую и занимаюсь этим уже больше пятнадцати лет. А в 2011 году начала учить малышей, как работать с сухоцветами. В мою студию «Лесовичок» приходят дети от трех лет и старше, а время от времени я провожу и мастер-классы для взрослых.

Р.В. – Как же научиться делать такие картины, если педагога рядом нет?

С.Д. – Я вам больше скажу, у меня не было и художественного образования. Все это не столь важно, главное – желание творить, бережное отношение к природе и фантазия. Все технологии я разрабатываю сама. Что-то могу почерпнуть из статей, но специализированной литературы очень мало. Поэтому приходится экспериментировать, но так даже интереснее! Перед раскладкой на бумаге материалы нужно сушить, вываривать, иногда даже подкрашивать специальными красками…

Сгодится даже шелуха

Р.В. – Итак, Светлана Николаевна, чем же запастись человеку, который решил освоить живопись растениями?

С.Д. – Цветами, стебельками, листьями, травами, тополиным пухом… Я собираю свою «палитру» на прогулках в парках, скверах, лесах. Могут подойти и более бытовые вещи. Например, из чесночной шелухи получается заснеженное поле, а из засушенной шкурки банана – грива лошади. Главное – правильно обработать и высушить все материалы. Инструментарий прост: клей и кисточки для него, ножницы, пинцет, а также картон, бумага или ткань для основы. Каждый кусочек материала становится «линией» или «мазком» на картине. Высшее мастерство художника ошибана – собирать композиции, которые выглядят как написанные маслом или акварелью.

Р.В. – Получается, искусство не только увлекательное и недорогое по вложениям, но и экологичное…

С.Д. – В этом еще один плюс. Человек начинает бережнее и внимательнее относиться к окружающему миру, чувствовать себя его частью. Важно не то, сколько растений ты нарвешь и заготовишь, а сколько красоты сможешь сохранить.

Как вырастить воображение

Р.В. – Тяга взрослых людей к природе понятна. Но как увлечь природными материалами детей, которые привыкли к гаджетам и буйству красок?

С.Д. – Ошибана – как мозаика. Чтобы создать нечто прекрасное, нужно фантазировать, продумывать композицию, максимально проявлять себя. Поэтому детям очень нравится. Уроки развивают их творческие способности и внутреннюю дисциплину. Все это помогает шире смотреть на мир.

Р.В. – И о будущем. В каких еще выставках и конкурсах вы хотите принять участие, какие сюжеты воплотить?

С.Д. – Я стараюсь регулярно показывать землякам новые творения. Например, уже не первый год участвую в городском конкурсе – фестивале декоративно-прикладного и изобразительного творчества работников образовательных учреждений «Души и рук творенье». С 2013 года отправляю работы на суд японского жюри. Этой весной я стала финалисткой пятнадцатого международного конкурса ошибаны в Йокогаме. А что касается новых сюжетов – их мне подсказывают полотна живописцев, книги и сами растения. В их цветах, формах, фактуре уже кроется история – мне остается только ее рассказать.

Р.В. – Спасибо за беседу и творческих успехов вам!

Мечом и пинцетом: искусство истинных самураев

Ошибана – не только направление флористики, но и самостоятельный вид художественного творчества. Автор засушивает под прессом цветы, травы, листья, кору, а затем наклеивает их на основу.Основной принцип – сохранение формы, фактуры и цвета растений. Своего расцвета ошибана достигла в средневековой Японии, и занимались ею только мужчины. Будущие самураи обязаны были изучать боевые искусства, каллиграфию и… рисование цветами. Ошибана помогала воспитывать в себе предельную концентрацию и терпение, что очень важно для воина. За выкладыванием картин самураи достигали состояния сатори — полного присутствия в моменте. Древнее искусство процветает в Японии по сей день, там проводятся всемирные выставки и конкурсы. Кроме того, создано Международное общество мастеров прессованной флористики. Члены общества добиваются, чтобы их деятельность признали не прикладным искусством, а разновидностью живописи.

Одно из последних творений Светланы Дидух – картина из листьев, соломы и бересты «Дидух». Комментирует автор:
– Панно создано по картине О. Гуляевой. Дидух – древнейший славянский символ. Он оберегает род, помогает обрести благополучие и достаток. Также это знак присутствия предков при рождении нового года. Традиция изготовления талисмана-дидуха из пшеничного колоса уходит в средние века. Лицо и руки дедушки, выложенные берестой, желто-голубые тона в стеблях пшеницы, колесо жизни и знаний – этот сюжет полон символов и излучает спокойствие и добро.

Татьяна Клемешева
Фоторепродукции автора

Мне нравитсяНе нравится

Небрежное отношение к природе может нам аукнуться

Вот что по этому поводу «Азаттыку» рассказал председатель общественного наблюдательного совета при Государственном агентстве охраны окружающей среды и лесного хозяйства при правительстве КР Кайрат Молдошев.

«Азаттык»: Идея проведения фестиваля связана с призывом обратить внимание населения на экологическую культуру. На ваш взгляд, достаточно ли внимания уделяется окружающему миру?

Молдошев: Защита окружающего мира всегда актуальна и это вопрос до сих пор является одним из приоритетов общественности. Ибо ресурсы природы напрямую связаны с экономическим развитием и социальной сферой. Данное мероприятие проходило под эгидой неправительственной организации БИОМ. В Кыргызстане работает почти 2 тыс. НПО, из них около 200 занимаются непосредственно экологическими вопросами. БИОМ является одной из активных организаций, где работает молодежь, ратующая в решении экологических проблем в нашей стране.

«Азаттык»: Иностранцы всегда с достоинством оценивают красоту нашей природы. Но в тоже время в обществе раздаются голоса о том, что в нынешнее время природа страдает от человеческого фактора. Так ли это на самом деле?

Молдошев: Так оно и есть. Нет необходимости хвалиться тому, что наша природа живописна, в далекой Швейцарии она такая же красивая. Но не нужно на этом зацикливаться. Мы должны в первую очередь думать, как сохранить окружающий нас мир в первозданном виде, не нарушая баланса в природе. Необходимо разумно использовать ресурсы и сохранять наши земли, озера и реки в чистоте, не загрязняя их, как это сейчас, к сожалению происходит. Ради достижения экономических интересов, экологические вопросы остаются без внимания.

«Азаттык»: Соблюдение чистоты и бережное отношение к матушке-природе является одним из побуждающих факторов фестиваля для общественности. В этой связи населению разъясняются, что мусор нужно складывать в специально отведенных для этого местах, но это зачастую это игнорируется и борьба за чистоту остается сложной.

Молдошев: Сейчас очень важно прививать экологическую культуру, воспитывать молодое поколение и внедрять экологическое образование. Этому нужно учить еще с детского сада, школьной скамьи, учебных заведений, иначе говоря, по определенной системе. А мы сейчас бросаемся из крайности в крайность и не можем вести работу в одном общем направлении, поэтому сейчас важно начинать основы экологического образования.

«Азаттык»: Сами же местные жители не отрицают, что у них отсутствует понятие экологической культуры. Вокруг нас природа, жизнь связана с окружающим миром, но почему у нас такое отношение к этому?

Молдошев: Внимание общественности в первую очередь приковано к экономическим интересам и решению социальных вопросов, и поэтому вопросы, связанные с экологической культурой, остаются на заднем плане. Поэтому этот фестиваль призван обратить внимание к этим вопросам.

«Азаттык»: А в чем вы видите пути, так сказать, экологического воспитания?

Молдошев: Это в первую очередь зависит от позиции каждого человека. Ведь наши предки всегда уважительно и бережно относились к природе. При кочевом образе жизни, перемещаясь с одного джайлоо на другое, они всегда были предусмотрительны и никогда не оставляли за собой мусор. У нас издревле была экологическая культура. Во время эпидемии чумы в средние века в Европе много погибло людей из-за своей беспечности и отсутствия канализации.

Экологическая история средневековья: тигель природы

Экологическая история средневековья: тигель природы

Джон Аберт

Рутледж, 2013
ISBN: 978-0-415-77946- 3

Сводка издателя: Средние века были критическим и определяющим временем для западных подходов к нашему естественному окружению. Средневековая история окружающей среды — это уникальный и беспрецедентный культурный обзор отношения к окружающей среде в этот период.Отношения человечества с окружающей средой постепенно переходили от преимущественно состязательного подхода к чему-то более открытому сотрудничеству, вплоть до серии экологических кризисов в позднем средневековье. С приходом сокрушительных событий, таких как Великий голод и Черная смерть, которые считаются проявлением климатического спада, известного как Малый ледниковый период, который сравним с нашим нынешним затруднительным положением глобального потепления, средневековые люди начали думать и относиться к своей естественной среде. новыми и более тонкими способами.Теперь они были вынуждены остро осознавать последствия антропогенного воздействия на окружающую среду, предвосхищая циклический подход «новой экологии» современного мира.

Изучая весь средневековый период с 500 по 1500 год и охватывая всю Европу, от Англии и Испании до Балтийской и Восточной Европы, Джон Аберт сосредотачивает свое исследование на трех ключевых областях: природных элементах воздуха, воды и Земля; лес; а также дикие и домашние животные. Через эту многогранную линзу « История окружающей среды Средневековья » проливает новый захватывающий свет на средневековое экологическое мировоззрение.Это будет важное чтение для студентов, ученых и всех, кто интересуется средневековьем

Щелкните здесь, чтобы перейти на веб-сайт издателя

Отрывок: «Лес» в средние века означал нечто совершенно иное, чем мы думаем о нем сегодня: Он существовал в основном для наших средневековых предков как юридическое лицо, а не как экономическое или экологическое. Следовательно, лес может фактически включать безлесные пахотные поля или пастбища, если они подпадают под действие прав собственности и законов, определяющих его как таковые, в соответствии с обычаями и традициями местности.Однако чаще средневековый лес отражал сложное пересечение диких, диких лесов и возделываемых открытых пространств деревни: место, где человек оставил свой след в природе и был ее неотъемлемой частью, активно управляя лесом для себя. на пользу и, возможно, между прочим, на пользу лесным существам и даже самим деревьям. Это практика, которая, конечно же, продолжается до наших дней (где в настоящее время излюбленный термин — «устойчивое лесное хозяйство»), но можно утверждать, что наиболее плодотворный опыт у нее был в средние века.

Виджеты Amazon.com Виджеты Amazon.com

Средневековье | SpringerLink

Abstract

Целью этой и следующих глав является применение «теории» предыдущего раздела. Однако следует сделать двоякие оговорки: во-первых, слово «теория» может быть чрезмерно амбициозным, поскольку это, скорее, классификационная схема, которая была представлена на основе предварительно сформулированной философии, для которой нет убедительных доказательств. можно оформить на этом этапе.Во-вторых, это не намерение дать историческое изложение этой общей теории, а скорее продемонстрировать ее снова — и более подробно и более подробно — путем соотнесения ее с реальностью западной цивилизации, которая, по необходимости, развернулась в время. Также не подразумевается, что социальная философия, которая возникла в этом анализе, легко применима к другим цивилизациям, хотя их стадии роста показывают сходство, но, с другой стороны, социальное развитие является кумулятивным, так что они одновременно демонстрируют ограничения базовой структуры человека. и инновации, сопутствующие концепции роста.

Ключевые слова

Религиозный порядок Мирский правитель Временная власть Христианская доктрина Римская цивилизация

Эти ключевые слова были добавлены машиной, а не авторами. Это экспериментальный процесс, и ключевые слова могут обновляться по мере улучшения алгоритма обучения.

Это предварительный просмотр содержимого подписки,

войдите в

, чтобы проверить доступ.

Предварительный просмотр

Невозможно отобразить предварительный просмотр. Скачать превью PDF.

Список литературы

47.Общий выборочный список для чтения

Boissonnade, P.,
Жизнь и работа в средневековой Европе
. Перевод Э. Пауэра. Лондон, 1927 г.
Google Scholar
Кейс, С. Дж.,
Создатели раннего христианства
. New York 1934.
Google Scholar
Cave, R.C. и H.H. Coolson,
Справочник по экономической истории средневековья
. 1936.
Google Scholar
Чепмен, Дом Джон,
Святой Бенедикт и шестой век
.Лондон (Стид и Уорд) 1929.
Google Scholar
Честертон, К. К.,
Святой Франциск Ассизский
. London 1923.
Google Scholar
Chesterton, C. K.,
St. Thomas Aquinas
. Лондон, 1933 г.
Google Scholar
Кокер, Ф. У.,
Органические теории государства
. New York 1910.
Google Scholar
Dawson, C.,
Mediceval Religion
.New York 1934.
Google Scholar
DeWolf, M.,
История средневековой философии
. Перевод Э. Мессенджера. Нью-Йорк, 1935 г.
Google Scholar
Duchesne, Louis,
Ранняя история христианской церкви
. Нью-Йорк 1923. 3 тт.
Google Scholar
Dunning, W. A.,
История политических теорий
. Нью-Йорк 1902–2020 гг. 3 тт.
Google Scholar
Emerton, Ephraim,
«Защитные накладки» Марсильо из Падуи.Критическое исследование
. Кембридж, Массачусетс (издательство Гарвардского университета), 1920.
Google Scholar
Funck-Brentano, Frantz,
La Société au Moyen-Age
. Париж (Фламмарион) 1937.
Google Scholar
Gilson, Etienne,
La Философия в мойен-âge. Des origines patristiques à la fin du XIVe siècle
. 3me édition. Paris (Payot) 1947.
Google Scholar
Gierke, O. von,
Политические теории средневековья
.Нью-Йорк, 1936 г.
Google Scholar
Грин, Дж. Р.,
Городская жизнь в XV веке
. London 1894.
Google Scholar
Guardini, Romano,
Unterscheidung des Christlichen
. Mainz 1935.
Google Scholar
Hearnshaw, F. J. C. (ed.),
Социальные и политические идеи некоторых великих средневековых мыслителей
. Лондон [и др.] (Джордж К. Харрап и Ко., Лтд.) 1949.
Google Scholar
Хоманс, Джордж Каспар,
Английские жители тринадцатого века
.Кембридж, Массачусетс (издательство Гарвардского университета), 1942.
Google Scholar
Huizinga, J.,
Herfsttij der Middeleeuwen
. Haarlem 1928.
Google Scholar
Latourette, Kenneth Scott,
История распространения христианства
. Нью-Йорк 1943. 4 тт.
Google Scholar
Маккеон Ричард (ред.),
Избранные из средневековых философов
. Нью-Йорк 1930. 2 тт.
Google Scholar
Пегис, Антон К.,
Святой Фома и греки
. Милуоки (издательство Marquette University Press) 1939.
Google Scholar
Пирен, Анри,
История Европы от вторжений до 16 века
. London 1939.
Google Scholar
Pirenne, Henri,
Histoire économique de l’occident médiéval
. [Брюгге] (Desclée de Brouwer) 1951.
Google Scholar
Пирен, Анри,
Les Villes du Moyen Age.Essai d’histoire économique et sociale
. Брюссель (Морис Ламертон) 1927.
Google Scholar
Пауэр, Эйлин,
Средневековые люди
. Издание восьмое. Лондон. (Methuen and Co. Ltd.) 1946.
Google Scholar
Renan, Ernest,
Histoire des origines du Christianisme
. Париж (Calmann Lévy. Ancienne Maison Michel Lévy Frères) 1883. 8 томов.
Google Scholar
Роджерс, Эдит Копперрайдер,
Обсуждение праздников в средние века
.Нью-Йорк (Columbia University Press) 1940.
Google Scholar
Sertillanges, A. D.,
Основы томистской философии
. Перевод Г. Анструтера. Saint Louis 1931.
Google Scholar
Schilling, V.,
Die christlichen Sociallehren
. Köln-München-Wien 1926.
Google Scholar
Schwer, Wilhelm,
Католическая социальная теория
. Перевод Варфоломея Ландхера.Сент-Луис-Лондон 1940.
Google Scholar
Sombart, Werner,
Der moderne Kapitalismus. Historisch-systematische Darstellung des gesamteuropäischen Wirtschaftslebens von seinen Anfängen bis zur Gegenwart
. Мюнхен-Лейпциг (Dunker und Humblot).
Google Scholar
Тейлор, Генри Осборн,
Средневековый разум. История развития мысли и эмоций в средние века
. Лондон 1911 г., 2 тт.
Google Scholar
Tornay, Stephen,
Ockham.Исследования и выборки
. La Salle. Illinois 1938.
Google Scholar
Thompson, J. W.,
Экономическая и социальная история Европы в период позднего средневековья
. 1931.
Google Scholar
Томпсон, Дж. У.,
Экономическая и социальная история средневековья, 300-1300
. 1928.
Google Scholar

48.
По материалам этого и следующих разделов сделана ссылка на вышеупомянутые работы Х.О. Тейлор, Дж. У. Томпсон и У. Швер.
Google Scholar

Информация об авторских правах

Авторы и аффилированные лица

1. Библиотека Мирного дворца Нидерланды

Изменения в западном отношении к окружающей среде на JSTOR

Абстрактный

Метафора играет фундаментальную роль в нашем восприятии и понимании нашей окружающей среды, не только как средство ухода от привычного видения, но, что более важно, как средство, с помощью которого это обычное видение впервые устанавливается.Общества различаются «метафорическим видением», потому что их видение мира происходит из разных метафор. Выделяют три периода в истории западного мира. В средние века природа рассматривалась в первую очередь как книга. В эпоху Возрождения считалось, что он устроен так же, как и человек. В современную эпоху самой влиятельной метафорой была машина. Выбор обществом одной метафоры, а не другой в качестве основного средства, с помощью которого оно стремится осмыслить свое окружение, в высшей степени свидетельствует о потребностях и чаяниях этого общества.

Информация о журнале

The Annals of the American Association of Geographers — один из ведущих мировых географических журналов. Он издается с 1911 года и в настоящее время имеет импакт-фактор 2,799, занимая 8-е место из 79 географических журналов во всем мире. Анналы содержат оригинальные, своевременные и новаторские статьи, которые расширяют знания во всех аспектах дисциплины. Статьи делятся на четыре основных направления: географические методы; Человеческая география; Природа и общество; и физическая география, науки о Земле и окружающей среде.За каждую из этих тем отвечают редакторы. Летопись издается шесть раз в год (январь, март, май, июль, сентябрь и ноябрь). Один выпуск в год представляет собой специальный специальный выпуск, в котором под одной темой публикуются самые разные статьи из разных дисциплин. По традиции ежегодное Послание Президента публикуется в Летописи; Также публикуются мемориалы бывшим президентам ААГ и выдающимся географам.

Информация об издателе

Основываясь на двухвековом опыте, Taylor & Francis за последние два десятилетия быстро выросла и стала ведущим международным академическим издателем.Группа издает более 800 журналов и более 1800 новых книг каждый год, охватывающих широкий спектр предметных областей и включая журнальные издания Routledge, Carfax, Spon Press, Psychology Press, Martin Dunitz и Taylor & Francis. Тейлор и Фрэнсис полностью привержены делу. на публикацию и распространение научной информации высочайшего качества, и сегодня это остается первоочередной задачей.

Окружающая среда и мир природы — Возрождение и Реформация

Введение

В течение периода раннего Нового времени европейцы стали по-новому смотреть на природу и окружающую среду, взаимодействовать с ними и даже трансформировать их: они изучали природные объекты, рисовали пейзажи, рисовали карты, строили каналы, вырубали леса и переносили виды с одного континента на другой.Термин «природа» означал множество вещей в этот период, от самой сокровенной сущности чего-либо до тех частей мира, которые были нечеловеческими, например, три знаменитых «царства» природы: животное, растительное и минеральное. Эта статья фокусируется на природе в этом последнем смысле и расширяет его, чтобы включить более недавнее понимание современного термина «окружающая среда», чтобы охватить не только растения, животных и скалы, но и целые ландшафты. Ученые из самых разных областей, от истории науки, искусства и литературы до исторической географии, исторической археологии, исторической экологии и истории ландшафта, давно интересовались проблемами, связанными с окружающей средой и миром природы; совсем недавно к ним присоединились практики «экологической истории» и дополнительных областей экологических гуманитарных и социальных наук, которые воспользовались этими уже существующими подходами и представили новые перспективы.

Общие обзоры

Довольно много авторов исследовали историю отношения к миру природы; Примеры включают почтенные Glacken 1967, Thomas 1983 и совсем недавно Coates 1998. Другие использовали концепцию «ландшафта» в качестве линзы, например Schama 1995 и Whyte 2002. Когда она была впервые опубликована, Merchant 1980 обеспечил новаторский междисциплинарный синтез истории науки, истории окружающей среды и гендерной истории, уделяя особое внимание раннему современному периоду.Richards 2003 и Reith 2007 представляют собой более поздние попытки историков окружающей среды объединить исследования изменений, которые повлияли на окружающую среду и мир природы в ранний современный период.

Коутс, Питер. Природа: западные взгляды с древних времен . Беркли: University of California Press, 1998.
Краткий и читаемый хронологически организованный обзор представлений о мире природы начиная с Древней Греции и Рима, с полезными главами о Средневековье и Возрождении.
Глакен, Кларенс Дж. Следы на берегу Родоса: природа и культура в западной мысли с древних времен до конца восемнадцатого века . Беркли: University of California Press, 1967.
Гигантский, почти энциклопедический труд, в котором очень подробно излагаются многие идеи, сформировавшие представления о мире природы в эпоху Возрождения и Реформации. Отличные, хотя и довольно длинные, многоглавые разделы о «Христианском средневековье» и «Раннее Новое время.”
Торговец, Кэролайн. Смерть природы: женщины, экология и научная революция . Сан-Франциско: Harper & Row, 1980.
Провокационная работа, в которой утверждается, что период раннего Нового времени перевернул прежнее отношение к природе, гораздо более уважительное по отношению к «Матери-Земле», в пользу таких видов деятельности, как добыча полезных ископаемых и осушение земель, которые представляли собой гораздо больше. активное и властное отношение человека к природе.
фунтов, N.Дж. Г. «Европа эпохи Возрождения». В г. Историческая география Европы . Н. Дж. Г. Паундс, 214–249. Кембридж, Великобритания: Cambridge University Press, 1990.
DOI: 10.1017 / CBO9780511572265.013
Обсуждает состояние европейских ландшафтов около 1500 г. с помощью часто используемых карт. Также стоит прочитать предыдущую и последующие главы.
Рейт, Рейнхольд. Umweltgeschichte der frühen Neuzeit . Мюнхен: Oldenbourg, 2007.
Предлагает обзор и подробную библиографию (в основном на немецком и английском языках) исследований окружающей среды Европы раннего Нового времени с особым вниманием к таким темам, как климат и «Малый ледниковый период», природные катастрофы, эпидемии, лес, энергия, город, устойчивость и природные ресурсы.Даже те, кто не умеет читать по-немецки, могут с пользой ознакомиться с библиографией, где много цитат на английском языке.
Ричардс, Джон Ф. Бесконечные рубежи: экологическая история раннего современного мира . Беркли: University of California Press, 2003.
На основе тематических исследований из Европы и других регионов излагается точка зрения о том, что ранний современный период был временем интенсивного землепользования человеком; биологические инвазии, связанные с увеличением мобильности людей; повсеместное истощение более крупных животных, птиц и морских млекопитающих; и, в более общем плане, рост дефицита и неопределенности.
Шама, Саймон. Пейзаж и память . New York: Knopf, 1995.
Тематически организованное исследование (в первую очередь) европейского видения лесов, вод и гор во многих различных региональных и хронологических контекстах, многие из которых относятся к эпохе Возрождения и Реформации.
Томас, Кейт. Человек и мир природы: изменение отношения в Англии, 1500–1800 . Лондон: Аллен-Лейн, 1983.
Важная работа, в которой утверждается, что отношение к миру природы, которое Томас изображает как (в 1500 году в Англии) в основном сосредоточенным на господстве человека над природой, в течение следующих нескольких столетий постепенно менялось, чтобы выявить большее интерес и понимание мира природы как таковое.Позднее переиздан в США с подзаголовком «История современной чувствительности».
Уайт, Ян. «Ранние современные пейзажи». В г. Пейзаж и история с 1500 г. г. Ян Уайт, 27–69. London: Reaktion, 2002.
Представляет краткий и легко доступный обзор европейских ландшафтов за 1500 г .; каким образом на них повлияли сельскохозяйственные, технологические и другие разработки в течение следующих нескольких столетий; и изменение взглядов на них.

Пользователи без подписки не могут видеть полный контент на эта страница. Пожалуйста, подпишитесь или войдите.

W. W. Norton & Company

W. W. Norton & Company | Антология западной литературы Нортона

Перейти в меню раздела | Содержание | Меню громкости

Средневековье

Обзор

История и культура

В средние века классическая цивилизация трансформировалась в результате контакта с тремя культурами: германскими захватчиками, христианством и исламом.
Западные ценности индивидуализма, консенсуального правления и признания религиозных различий начали проявляться в средние века.
В 500 году «Запад» еще не был политической или культурной единицей, но к 1500 году карта Европы выглядела очень похожей на сегодняшнюю.
Люди эпохи Возрождения назвали период Средними веками, потому что это время считалось культурно пустым, отделявшим Возрождение от классического прошлого, которым они восхищались.
Средние века ошибочно считают культурно однородным периодом, но в этот период проживает много разных людей, принадлежащих к разным культурам.
По мере развития средневековья католическая церковь постепенно распространила свой духовный и институциональный авторитет на большую часть Европы.
. Хотя этот период часто называют «веком веры», приверженность католическому христианству не была единообразной и отсутствовала в понимании его сложностей и противоречий.
Период также описывается как «эпоха рыцарства». Кодекс рыцарства подчеркивал благородство, щедрость, заботу о бессильных и способность испытывать бескорыстную и страстную романтическую любовь.

Литература

Отдельные литературные шедевры и традиции письма, которые продолжают определять западную литературу, возникли в средние века.
В средневековой литературе преобладают две проблемы: требования религиозной веры и надлежащее использование физической силы.
Средневековая литература по большей части выражает ценности самых могущественных членов общества, аристократии, которые достигли своей власти с помощью военной мощи.
Со времен года Беовульфа года до истории Артуровских сказок Мэлори европейская знать и писатели, которых они поддерживали, прославляли военные ценности: доблесть, верность, личную честь и рыцарство.
Наиболее значимые литературные произведения включают элементы и ценности, взятые из разных и часто противоречащих друг другу традиций.
Чосер провел первую часть своей карьеры придворным поэтом, который угождал узким вкусам аристократических читателей, но в Кентерберийские рассказы он пишет о мужчинах и женщинах из всех социальных слоев.
Литература того периода ясно показывает, что религиозные ценности не были общепризнанными в качестве основных и что ни одна форма христианства не была принята всеми.
Распутный священник, жадный монах, своенравная монахиня и прожорливый монах — типичные персонажи средневековой сатиры.
Песня о Роланде превозносит великого воина в соответствии с германскими традициями военного героизма, но также подтверждает необходимость подчинения индивидуальных достижений потребностям единого христианского сообщества.
Автор Беовульф верил в христианство, но продемонстрировал восхищение языческим прошлым.
Хотя «Божественная комедия » Данте кажется надежно закрепленной в христианском мировоззрении, поэт называет языческого поэта Вергилия «моим автором и моим отцом.”
Письменность того времени показывает, что рыцарские ценности никогда полностью не согласовываются друг с другом. Например, основной вопрос, лежащий в основе таких произведений, как Beowulf и The Song of Roland : когда личная храбрость уступает место потребностям группы? Может ли человек быть одновременно искренним любовником и верным воином? Могут ли одни и те же люди совершать и военные дела, и дела цивилизации?
Самое яркое наследие Средневековья — это набор персонажей, которые он внес в мировую литературу: Роланд, Карл Великий, сэр Гавейн, Беовульф, паломники в Кентерберийских рассказах и потерянные души Ада .
Центральная задача средневековой литературы такая же, как и в наше время: индивидуальный человек, решающий свою индивидуальную судьбу.

Средневековые женщины

Сложным вопросом для средневековья были природа и статус женщин.
Средневековое отношение к женщинам было глубоко женоненавистническим; мужчины были связаны с разумом, интеллектом, культурой и самоконтролем; женщины с эмоциями, характером и беспорядком.
Отцы ранней церкви писали, что женщины опасны, потому что заставляют мужчин грешить; что женщины уступают мужчинам; и что основной целью брака было деторождение.
Многие священнослужители предлагали мужчинам посвятить себя учебе и целомудрию, а не браку.
Некоторые средневековые писатели защищали женщин.
Жанна д’Арк помогла Карлу вернуться на престол Франции, потому что «Богу было угодно сделать это с помощью простой служанки, чтобы отогнать врагов короля.”

Выберите раздел:

Том 1

Том 2

Искусство и природа в средние века

Название выставки « Искусство и природа в средние века» в Художественном музее Далласа было написано большими позолоченными буквами на зеленой стене в обрамлении пышной лиственной каймы, наподобие тех, что украшают рукописи позднего средневековья. Сверкающая композиция сигнализировала о том, что за углом ждет что-то прекрасное.Из нижнего угла той же стены игриво выглядывало маленькое существо, обведенное золотом и подобным же образом поднятое из ярких готических иллюминаций, придавая беззаботной чувствительности. Оба впечатления остались верны этой коллекции в основном романских и готических предметов из Musée de Cluny – Musée National du Moyen Âge в Париже. Практически все представленные материалы — витражи, эмаль, иллюминация рукописей, керамика, слоновая кость и кость, гобелены, вышивка, изделия из металла, каменная и деревянная скульптура — представляли собой настоящую сокровищницу средневековых изысков.

Выставка была разделена на пять категорий, которые определяли общие функции средневековых предметов и описывали, как средневековое искусство изображает природные мотивы. Эти группировки не отражают критического анализа термина природа и не подтверждают недавние экологические или экологические исследования и исследования, но это никоим образом не умаляет общего успеха шоу. При организации и оформлении выставки требовалось много внимания, а внимание к формальным и художественным качествам предметов руководствовалось их размещением и настройкой.Стены галерей, окрашенные в драгоценные камни, красиво усиливали блеск позолоченных реликварий, а заостренные арки, соединяющие галереи, обрамляли большие гобелены. Витражи, встроенные в стены, были подсвечены, чтобы осветить их светящиеся цвета и подчеркнуть детали, расписанные вручную. К нескольким книгам, полученным на время у частного жертвователя, прилагались экранные дисплеи, которые побуждали посетителей листать оцифрованные рукописи и узнавать больше об этих молитвенниках. Одну стену украшала позолоченная хронология основных событий средневековья.По плинтусам прыгали дополнительные существа, а тексты на стенах связывали средневековый и современный миры — один, например, утверждал, что сегодняшний покемон — это современный эквивалент средневекового бестиария. Этот акцент на красоте, интриге и игривости объектов сделал средневековый мир доступным для зрителей, последний проблеск средневековья которых в Художественном музее Далласа был на выставке «Скорбящие: средневековые скульптуры из гробниц» в 2010–2011 годах. Суд Бургундии .

Каталог, сопровождающий выставку, с его большими цветными иллюстрациями, придает объектам научный контекст. Эссе Мишеля Зинка «Природа в средневековом мире» изобилует цитатами из стихов и ссылками на конкретных средневековых авторов, таких как Боэций, и текстами, такими как The Romance of the Rose . Его подробное обсуждение хорошо уравновешивает эссе Мишеля Пастуро «Место животных в средневековой истории», которое предлагает интересный обзор, написанный для более широкой публики.

Первый из серии небольших залов, получивших название «Флора и фауна от романского до готического», познакомил зрителей с общими темами и материалами выставки. Первыми экспонатами были блестящие капители из белого камня с повторяющимися узорами и энергичными формами, типичными для романской скульптуры. Расположенные на разной высоте на отдельно стоящих колоннах и у стен, капители напоминали церковное пространство, где посетители могли внимательно осматривать свои лиственные укромные уголки и фигурные трещины.За углом изящные броши — одна в форме морского конька, а другая в виде собаки — представляли собой античный контрапункт удивительно большого гробницы святой Фаусты из Лиможа середины тринадцатого века, Франция. Набор испано-мавританской плитки шестнадцатого века, украшенный изображениями животных, и горшок для специй испано-мавританского стиля с густыми синими и золотыми узорами прекрасно подтверждают разнообразие культур, подпадающих под ярлык средневековой Европы.

Другая выставка «Природа и символизм в христианском искусстве, реальном и воображаемом» включала захватывающий набор объектов, сгруппированных в умные группы вокруг большой галереи.CA. 1400 бронзовых акваманилов в форме единорога (кувшин для воды) из Нюрнберга, Германия, с изогнутым скрученным рогом, широко открытой пастью и краном, украшенным животными, почти выпрыгнули из футляра, чтобы приветствовать посетителей. Эмалированные литургические предметы из плодовитых мастерских Лиможа были хорошо представлены чудесно детализированным евхаристическим голубем с некоторыми, но не всеми его эмалью и кабошонным стеклом, все еще неповрежденными, и посохом Святого Михаила и драконом, в котором архангел стоял внутри змеевидной спирали, как красноглазые василиски обвились вокруг ручки и протянулись вниз по посоху.В одном углу комнаты были задумчиво сопоставлены два образца богатой иконографии Джесси Три. Горизонтально сложенное дерево, вырезанное на деревянной панели для сундука XVI века из южных Нидерландов, имело приподнятые ветви, поддерживающие массивные фигуры половинной длины. Этот деревянный рельеф дополнял два витража XIII века, вероятно, из аббатства Герси во Франции, на которых ярко изображены Богоматерь и Христос на верхних ветвях вертикально расположенного дерева.Другой угол комнаты открывал более светлую сторону литургического искусства с парой деревянных мизерикордов пятнадцатого века, на которых были вырезаны сцены со свиньями, играющими музыку, и лисой, проповедующей цыплятам. Особенно симпатичная группа предметов включала эмалевый четырехлистник с изображением Святого Франциска, получающего стигматы, сделанный вскоре после его канонизации в 1228 году, в сочетании с металлической обложкой книги XII века, изображающей олицетворения четырех рек рая вокруг торжествующего Агнца Божьего. .Детальное мастерство, видимое в разноцветных эмалевых листьях, окружающих Фрэнсиса, и в тщательно очерченных торсах и ручьях олицетворенных рек, хорошо сочетается с тщательным освещением и расположенным под углом дисплеем.

Хотя многие предметы сохранились почти в первозданном состоянии, например, монстрант-реликварий XIII века с его прозрачным телом из горного хрусталя, включение работ со следами прошедших веков было сильным напоминанием о том, насколько хрупка связь между средневековый мир и наш собственный.Например, известняковая скульптура Богородицы с младенцем без головы и каменная фигура святого Евстаса без рук реалистично продемонстрировали последствия течения времени. Тем не менее, их фрагментарное состояние позволило оценить то, что сохранилось от их полихромных поверхностей и ямчатой материальности. В галерее «Природа, наблюдаемая в готическом декоре» каменные капители XIII века и витражи XIV века с узнаваемой листвой предполагали изменение отношения к идентификации природных мотивов в искусстве.

Во втором большом зале выставки «Растения и животные в повседневной жизни» множество объектов говорило с индивидуальной жизнью больше, чем с институциональной обстановкой. В комнате доминировал большой гобелен начала шестнадцатого века с изображением людей, влюбленных пар, птиц и других животных на фоне миллфлера. Гобелены меньшего размера изображали узорчатые виды ухаживающих пар и животных, прыгающих в густых цветочных и лесных декорациях. Резной футляр для зеркала четырнадцатого века из слоновой кости и шкатулка из кожи и дерева превратили эти популярные образы на более мелкие и интимные предметы.Еще больше компенсировали грандиозность гобеленов драгоценные эмалированные плакетки, датируемые примерно 1300 годом, и оскаленная медная голова куницы с зубами, сделанными из кости. В нескольких книгах с часами были обнаружены цветные иллюминации и бордюрные украшения, такие же блестящие, как позолоченный серебряный, каменный и красный бархатный пояс из Германии начала шестнадцатого века, также включенный сюда.

Последняя комната, посвященная теме «Пейзажи в искусстве позднего средневековья», включала предметы, обычно датируемые пятнадцатым и шестнадцатым веками.На витражах, часах, гобеленах и масляных панно изображены далекие линии горизонта, густонаселенные пейзажи и узнаваемая флора и фауна. На протяжении всей выставки множество художественных средств массовой информации и стилей продуманно воссоздали и откликнулись на многие элементы природного мира с помощью материала, иконографии, композиции и метафоры, а также наблюдений. Учитывая это изобилие, это было немного разочаровывающим (для этого медиевиста), что последний зал завершал выставку в хронологическом порядке, отдавая предпочтение правдоподобию раннего Нового времени.Этот финал усиливает как сравнение между менее миметическим стилем средневекового искусства и стилем раннего модерна, так и тревожный рассказ о том, что средневековое искусство продвигается к тому, чтобы стать все более натуралистическим. Правдоподобие не должно быть всеобъемлющим признаком преднамеренного, вдумчивого взаимодействия искусства и мира природы. Тем не менее, было достаточно легко развернуться в этой последней комнате и снова отправиться в места, где искусство и природа сходились с творчеством, благочестием и игривостью в различных средневековых искусствах.

Медицинская магия и церковь в Англии тринадцатого века

¹ «Scis aliquam precantationem ad febres et ad aliquam infirmitatem que dicitur benedictio?» Лондон, Британская библиотека MS Royal 9. A. XIV, fol. 230р. О Джоне см. Goering 1988.

² Hunt 1990, p. 1.

³ Demaitre 1980, стр. 97, 157.

⁴ Ziegler 1998, p. 246.

⁵ Ольсан 2003, стр. 347–9; McVaugh 2003, стр. 333–8.

⁶ Флинт 1991, стр. 246.

⁷ Даффи 1992, стр. 278; Skemer 2006, стр. 21–2.

⁸ Джонс 2007, стр. 93.

⁹ Ziegler 1998, p. 8 изучает одно руководство. Амундсен 1996 не обсуждает магические лекарства.

¹⁰ Об этом см. Shinners and Dohar 1998, pp. 122–4 и Boyle 1985.

¹¹ Thomas of Chobham 1968, p. lxxvi.

¹² Filotas 2005, pp. 248–69.

¹³ Бойль 1985, стр.32.

¹⁴ Августин 1995, стр. 91–3; Gratian 1879, Causa 26, qu. 2, гл. 6, столбцы 1021–2.

¹⁵ ‘omnes ligaturae atque omnia remedia quae medicorum disciplina condemnat.” Иоанн Фрайбургский 1518, bk. 1, т. 11, кв. 3, л. 31р; Гилельм Перальд, 1618, «Супербия», гл. 26, стр. 243. В издании этого текста 1618 года последнее слово ставится как «commendat», но я исправил текст на том основании, что он цитирует Августина, который говорит «осуждать». Тем не менее, возможно, что Пейро изменил текст Августина, чтобы отразить тот факт, что многие авторы-медики упоминали амулеты.Я благодарен Питеру Мюррею Джонсу за это.

¹⁶ ‘Commoneant sacerdotes fideles populos ut noverint magicas artes incantationesque quibuslibet infirmitatibus hominum remedii nil posse conferre, non animalibus lagentibus claudicantibusque vel etiamus lagentibus claudicantibusque vel etiamus nitibundis quidiasque mede’ s perfundis quidiasque mede Другой возможный перевод вступления — «Священники должны напоминать своему верному народу», поскольку «фиделес» может соглашаться либо с «sacerdotes», либо «populos».Роберт Фламборо 1971, стр. 261; Gratian 1879, Causa 26, qu. 7, гл. 15, цв. 1045.

¹⁷ Thomas of Chobham 1968, pp. 484-5; Oculus Sacerdotis , пер. в Shinners and Dohar 1998, стр. 148.

¹⁸ «Nec in collectionibus herbarum que medicinales sunt aliquas Наблюдения, vel incantationes liceat attendere nisi tantum cum symbolo divino aut oratione dominica, ut tantum deus creator omnium et dominus honoretur.» Thomas of Chobham 1968, p. 477; Gratian 1879, Causa 26, qu.5, гл. 3, цв. 1028.

¹⁹ Раймонд Пеньяфорт 1603, кн. 1, заглавие 11, с. 104. О датах Summa и глоссах см. Boyle 1974, p. 247

²⁰ Раймонд Пеньяфорт 1603, стр. 104-5.

²¹ Более ранние примеры см. В Filotas 2005, p. 257.

²² ‘non sunt reprobanda breuia, quae fiunt in Ascensione, cum non contineant nisi verba Euangelii; sed superstitiosum est si credatur, quod minus habent efficaciae, si scribantur post lectum Euangelium, aut post missam, aut alia die, quam cum proferuntur verba Euangelii, quae ibi continentur.’Вильгельм Реннский, глянец, напечатано в Раймонде Пеньяфорте 1603 г., стр. 104–5.

²³ Skemer 2006, стр. 47, 81-2; Clanchy 1993, стр. 236.

²⁴ ‘Illa autem breuia in quibus scribuntur quidam sizes, et quedam nomina inusitata, quia nomina Dei ineffabilia, et in quibus dicitur quicumque super se portauerit istud breue, non periclitabitur, siclitabitur siclitur, siclitur siclitur, siclitur siclitur, siclitabitur siclitur, siclitabitur siclitur, siclitabitur, siclitabitur. vel istud, aut illud bonum sibi eueniet, proculdubio reprobanda sunt, non portanda; et peccant, qui scribunt ea, aut portanda docent, aut portant, aut donant ea, aut vendunt, nisi adeo sint simplices quod ignorantia debeat eos excusare.’Вильгельм Реннский, у Раймонда Пеньяфорта 1603 г., стр. 105.

²⁵ Даффи 1992, стр. 273.

²⁶ Boyle 1974, p. 266.

²⁷ «Utrum suspendre divini verba ad collum sit illicitum». Это мой перевод вопроса, но в другом месте я использовал предоставленный перевод. Фома Аквинский 1958, qu. 96, арт. 4, pp. 80, 83.

²⁸ William of Rennes, in Raymond of Peñafort 1603, p. 105.

²⁹ Флинт 1991, стр.302; Скемер 2006, стр. 64; Келли 2008, стр. 214.

³⁰ Kieckhefer 1994, p. 815.

³¹ Иоанн Фрайбургский 1518, кн. 1, т. 11, кв. 14, л. 32р.

³² Райдер 2007, стр. 195.

³³ Agrimi and Crisciani 1993, стр. 1284–5, 1293–4.

³⁴ ‘Illud quod faciunt est contra prohibitionem божественное, каноническое и цивилизованное… Et contra doctrinam totius ecclesie. Ergo si bonum esset quod faciunt, cessare tamen deberent propter tot prohibitedes, et ne factum illorum ab aliis in instance vertatur perniciosum.Джон Бромьярд 1518, Sortilegium, арт. 2, л. 356р – v.

³⁵ Камерик 2008, стр. 30.

³⁶ Fanger 1999, p. 97; Джонс 2007, стр. 95.

³⁷ Hunt 1990, p. 27; Олсан 2003, стр. 355.

³⁸ Фома Аквинский 1958, qu. 96, арт. 2. С. 75–7.

³⁹ Иоанн Фрайбургский 1518, кн. 1, т. 11, кв. 11–12, л. 31в – 32р.

⁴⁰ Фома Аквинский 1958, qu. 96, арт. 2, стр. 77.

⁴¹ Albertus Magnus 1967, p.146.

⁴² Клаассен 1998, стр. 7.

⁴³ Августин 1995, стр. 93.

⁴⁴ Августин 1995, стр. 99; Маркус 1994, стр. 382.

⁴⁵ Gratian 1879, Causa 26, qu. 2, гл. 6, цв. 1022.

⁴⁶ Бартлетт 2008, стр. 31–2.

⁴⁷ «Item non condemnantur hic rustici qui seruant tempora ad semandum, vel arbores incidendas, vel similia, quae certam et naturalem habent rationem, quare ita debeant fieri.Item de Physicis circa medicinas dandas, et similia, de quibus certa et manifesta ratio reddi potest secundum Physicam ». Раймонд из Пеньяфорта 1603, стр. 104.

⁴⁸ Guilelmus Peraldus 1618, ‘Superbia’, гл. 26, стр. 243; Иоанн Фрайбургский 1518, кн. 1, т. 11, кв. 3, л. 31р.

⁴⁹ «Obseruaciones aut supersticiose sunt, quecumque rationem non habent quare fiant.» Лондон, Британская библиотека MS Add. 30508, л. 124р. Я работаю над редакцией этого текста.

⁵⁰ ‘Constat tamen quod verba sacra in rebus naturalibus multam habent efficaciam.In tribus enim dicunt phisici precuam vim nature esse constitutam: in verbis, et herbis et in lapidibus. De virtute autem herbarum et lapidum aliquid scimus, de virtute verborum parum vel nihil novimus. ”Thomas of Chobham 1968, p. 478.

⁵¹ ‘naturaliter aliquem effectum creditur habere.’ Там же.

⁵² См. Fanger 1999.

⁵³ Thomas Aquinas 1958, qu. 96, арт. 2, стр. 75.

⁵⁴ Иоанн Фрайбургский 1518, кн. 1, т. 11, кв.11, л. 31в – 32р; Джон Бромьярд 1518, «Sortilegium», арт. 2, л. 356р.

⁵⁵ «conferre sanitatem preter [в редакции написано« propter »; моя поправка следует из Лондона, Британская библиотека, MS Royal 7. E. IV, fol. 560r] naturalem usum ad sanctos dei pertineat ». Джон Бромьярд, 1518,« Sortilegium », арт. 1, л. 356р.

⁵⁶ Бартлетт 2008, стр. 20; Томас Чобхэм, 1968, стр. 475.

⁵⁷ Джонс и Зелл 2005, стр. 51–2.

⁵⁸ Джонс и Зелл 2005, стр.51; Камерик 2008, стр. 31–4.

⁵⁹ Пер. Олсан 2003, стр. 361.

⁶⁰ «Te ergo quesumus, famulis tuis subveni quos Precioso sanguine redemisti.» Hunt 1990, p. 27; мой перевод.

⁶¹ Примеры в охоте 1990, стр. 30, 36, 82–99.

⁶² Райдер 2006, стр. 164.

⁶³ Hunt 1990, стр. 31, 73, 88; Олсан, 1992, стр. 124–5.

⁶⁴ Этой информацией я обязан Сиаму Бхайро.

⁶⁵ Зир 1992, стр.108.

⁶⁶ Ziegler 1998, p. 261; Амундсен 1996, стр. 267–8.

⁶⁷ Циглер 1998, стр. 265–7; Макклири 2005b, стр. 199–200.

⁶⁸ Райдер 2006, стр.