Как называют людей которые любят себя – 15 признаков, которые ГОВОРЯТ О ТОМ, что вы СЕБЯ ЛЮБИТЕ

И ставит себя на первое место

Перед остальными людьми

А под ним — еще один постер с провокационным вопросом:

И что с того?

Я и тебе задам этот вопрос: и что? Разве плохо предпочитать себя остальным, отдавать первостепен­ное значение своим желаниям, ставить свои потреб­ности выше чужих? Хотя бы иногда?

Я удивляюсь, когда замечаю, что людей злит эта тема. Все знают, мои слова верны, но все равно начи­нают со мной яростно спорить, так как полученное воспитание твердит им, что это неприемлемо. Ну и как же поступать тогда? Разве я должен отдавать предпоч­тение их точке зрения? Неужели кто-то верит, будто в первую очередь я должен позаботиться о нуждах дру­гих и лишь потом — о своих? Это совершенно нелепо. Надо признать, существуют по крайней мере две раз­новидности эгоизма. Здравый эгоизм, такой, который встречается у здравомыслящих людей, и патологиче­ский эгоизм, случающийся у крохоборов, манипулято­ров, авторитаристов и обиженных.

Возьмем мои взаимоотношения с женой, важней­шим человеком в моей жизни. Должен ли я любить ее больше, чем себя? Подумай. Во-первых, спросим: а по­чему я с ней? Почему мы живем вместе? Я знаю, как наши отношения важны для меня, насколько поддержи­вает меня ее любовь. Но я не готов сказать, будто то же самое происходит и с ней. Я с женой не для того, чтобы сделать ей одолжение. Я с ней ради себя — и в любом случае я надеюсь, что ее мотивы аналогичны.

Быть с другим человеком ради него самого — зна­чит жертвовать в хорошем смысле слова, отказываться от себя. Меня раздражает и возмущает, когда люди ме­лют что-то типа: «Я делаю это только ради тебя».

Знаешь, что на самом деле совершает человек, ко­торый так говорит? Он как бы записывает в блокнотик подробности этого события, дабы потом выставить тебе счет: «10 октября 1998 года мне пришлось сделать для тебя вот это, а значит… за тобой должок». А «дол­жок» означает: «В следующий раз, когда я пойду куда- то, ты должна будешь сопровождать меня, даже если не захочешь, так как я ходил с тобой 10 октября».

И это не шутка. Играя в такие игры, надо быть наче­ку. Я считаю, человек должен научиться жить, исполь­зуя самооценку и эгоизм, под которым подразумевает­ся предпочтение собственных интересов.

— А какое место тут отводится взаимовыруч­ке? Ты же не будешь отрицать, что взаимовыручка тоже валена.

— Да, я этого не отрицаю. В первую очередь пото­му, что понятие взаимовыручки не так далеко от эго­изма, как кажется. В жизни человека есть два этапа, которые мы условно назовем взаимовыручка-туда и взаимовыручка-обратно. Чтобы дойти до обратно­го этапа, нужно много пережить, приобрести опреде­ленный опыт, раскрыть какие-то секреты. На самом деле человек точно не знает, находится ли он уже на обратном пути, но он получает подсказки, позволяю­щие ему следовать дальше.

Как говорит священник Мамерто Менапасе, жи­вущий в аргентинском городе Кордоба, если восем­надцатилетний утверждает, что он уже «на обратном пути», это значит, он «недалеко еще ушел…». Я всегда улыбаюсь, когда вспоминаю эти слова, и я рад, что ты тоже улыбаешься. На самом деле лишь спустя некото­рое время после разворота ты осознаешь, что это произошло. Но надо также, чтобы это открытие сделали и твои близкие.

Если я нахожусь на первой половине пути, при этом я хорошо воспитанный и более-менее умственно здо­ровый человек, то я должен помогать людям. Почему я так считаю? Вот несколько доводов моей правоты.

Потому что я сам могу оказаться в беде.

Потому что, когда мне будет плохо, другой человек подумает обо мне и поможет мне.

Потому что я чувствую вину, если не помогаю дру­гому человеку.

Потому что этому меня научили родители.

Потому что опасаюсь, что Бог или жизнь меня на­кажут, если я этого не сделаю.

Потому что мне все вернется вдвойне…

Это некоторые из причин, которыми руководствует­ся идущий туда. И из нашего определения ясно, что это эгоистические причины. Ведь очевидно, этот человек в первую очередь заботится о себе. Здесь не заметно при­знаков альтруизма. Ты ведь говорила, что эгоизм и аль­труизм — антонимы, да? На самом деле альтруизм, как мы теперь знаем, — это предпочтение интересов друго­го человека собственным. В целом это чудесно, но, если бы человек проявлял альтруизм постоянно, я бы счел его нездоровым. Ведь, чтобы сопереживать окружающим, альтруистом быть не обязательно, по крайней мере, это верно для взрослых людей со здоровой психикой.

В какой-то момент человек начинает осознавать свое место в мире и разворачивается. Он вступает на обратный путь, как и все мифические герои. После этого с ним происходит одна из самых удивительных трансформаций, какая только может произойти с че­ловеком. Он открывает для себя радость, которую получаешь, когда делаешь что-то для кого-то, кого любишь или кого даже не знаешь.

Это случилось со мной не так уж и давно, и лишь после я начал понимать истинную ценность помощи и важность эгоизма. И с тех пор я говорю: «Я эгоист, я большой эгоист, и, поскольку мне доставляет удоволь­ствие помогать другим, я буду это делать, так как я хочу это делать, потому что меня это радует. Я это делаю для себя, а не для тебя, поэтому ты мне ничего не должен».

Однажды мне сказали, что в языке гавайцев куда меньше слов, чем в нашем. Слово, которым выражают благодарность, «махал» («majal» или «mahalo»), означа­ет «я тебе очень признателен». Больше всего меня уди­вило, что в ответ на такую благодарность они вместо «не за что» тоже говорят «махал».

Если мы согласимся, будто язык, на котором мы говорим, многое рассказывает о своих носителях, мы оценим мудрость гавайцев, которые благодарят чело­века за то, что он разрешил себе помочь. Они наслаж­даются самой возможностью помочь другим. Таким образом, обмен фразами «Махал!» — «Махал!» означа­ет: «Спасибо за помощь!» — «Спасибо за возможность тебе помочь!»

Когда один человек помогает другому, в конечном итоге выигрывают оба.

Идея, что человек, помогая кому-то, должен заранее подсчитать свои потери, и порождает модную ныне концепцию, по которой добиться чего-то или оказать помощь можно, лишь принеся себя в жертву.

Любовь, альтруистическая или эгоистическая, — это другое дело. Любовь в моем понимании заключа­ется не в постоянных жертвах, как раз наоборот. Сле­дует научиться отмечать, что мы в течение дня делаем с любовью, что мы делаем для другого из эгоистических побуждений.

Зрелая любовь, по-моему, основывается на том, что человек, заботящийся о своих интересах, наслаждает­ся, поддерживая во всем любимого человека, при этом не обязывая его ничем.

Итак, в твоей жизни нет никого важнее тебя. Кто- то может возразить: «Но, доктор… а как же доброде­тель? Как же все социальные доктрины, христианская церковь, иудаизм, ислам, которые кричат нам со всех сторон: “Возлюби ближнего своего”? Как же этот по­сыл, объединяющий большинство мировых религий?» Все это замечательно — такая гипотетическая идеаль­ная любовь. Но обрати внимание. Говорят: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», но не «больше, чем самого себя». Правильно? И знаешь, почему говорят именно так? Потому что в повседневной жизни, в ре­альности, полюбить ближнего так же, как себя, — это максимум, чего можно ждать от человека. Таким обра­зом, коэффициент меры идеальной любви — это спо­собность любить себя. И лишь потом — умение лю­бить окружающих, как самого себя.

И снова мы возвращаемся к твоим словам — о том, что эгоист думает, будто весь мир вращается вокруг него. Эгоист, как ты недавно уверяла, — это эгоцен­трик… И, хоть это мне и не нравится, я вынужден со­гласиться с тобой! Едва ли не больше всего на свете я не люблю, когда в каком-то глобальном споре я вдруг с чем-то согласен… Я предпочитаю дискутировать, в лучшем смысле этого слова, ты меня понимаешь…

— Какой ты нехороший человек.

— Важно отличать эгоцентризм и нарциссизм. Эго­центрик чувствует себя центром вселенной. И, честно говоря, я не считаю это недостатком. Ведь человек дей­ствительно ЯВЛЯЕТСЯ центром вселенной. Какой все­ленной? Той, какую он населяет, ЕГО вселенной. Давай так центром вселенной всех вещей, которые я люблю и знаю, являюсь я, центром вселенной ТВОИХ вещей являешься ТЫ.

Каждый из нас является центром своей вселенной, и все, что делается вокруг, происходит обязательно благодаря ему.

Нарциссизм — это другое. Это уверенность, будто ты являешься центром вселенной всех остальных людей. В этом-то и сложность. Ненормально быть нарциссом, а не эгоцентриком. Одно дело — считать себя центром вселенной и осознавать, что моя консьержка — центр собственной вселенной, что мой друг Пепе — центр вселенной, где живет Пепе, и совсем другое дело — считать себя центром миров, где живут все эти люди.

Я не приемлю нарциссизм и тщеславие, впрочем, как и стремление уничижать себя, позволяя окружаю­щим думать, будто они являются центром моей жизни.

Если бы я, например, сделал центром своей вселен­ной моего друга Хосе, то независимо от того, как дале­ко я от него находился, я все равно вращался бы вокруг него. Если бы основой моего существования являлись деньги, вся моя жизнь крутилась бы вокруг денег. То же самое с властью, сексом и славой. Единственный спо­соб избежать подобной зависимости — это стать цен­тром своей собственной жизни, собственной вселен­ной.

Позволь рассказать тебе одну из самых восхити­тельных и волнующих историй о любви, которую я слышал. Ее написал североамериканский писатель О. Генри, это его переложение старинной швейцар­ской новогодней сказки.

В этой истории рассказывается о прекрасной молодой паре. Они жили в небольшом городке, расположенном у подножия крутой горы. Он был высоким, статным и мус­кулистым, что не удивительно, ведь с ранней юности он занимался рубкой леса. Она могла похвастаться длинны­ми белокурыми волосами, а ее восхитительные голубые глаза лучились добротой и искренностью.

Они полюбили друг друга и вскоре поженились. Родные и соседи помогли им с небольшой хижиной, в которой мо­лодые зажили вместе, наслаждаясь любовью и счастьем.

Подходил день первой годовщины их свадьбы, и моло­дая жена решила сделать мужу подарок, который показал бы ему всю глубину ее любви. Она задумалась… Новый топор напомнил бы ему о работе; искусно связанный сви­тер понравился бы мужу, но она часто вязала ему и без всякого повода; вкусная еда тоже не казалась значимым подарком…

Женщина решила купить что-нибудь, но тех скромных средств, которые она сэкономила за последние несколько недель, не хватало ни на что достойное.

Проходя мимо ювелирной лавки, она заметила в вит­рине красивую золотую цепь.

Ее муж обладал единственной по-настоящему ценной вещью — золотыми часами, которые подарила ему пе­ред смертью бабушка. Он очень дорожил этими часами: хранил их в замшевом чехле, каждый вечер доставал их, нежно протирал, заводил немножко, слушал их тиканье, пока завод не кончался, снова протирал и убирал обратно в чехол.

Женщина подумала: «Эта цепочка так хорошо подо­шла бы к его часам». Она зашла в лавку и спросила цену, но, услышав ответ, опечалилась. Цепь стоила куда боль­ше, чем она могла предложить, ей не удалось бы скопить таких денег и за три года. Но она не могла столько ждать.

Грустная, задумавшись, где бы взять денег на подарок, брела молодая женщина по улице и вдруг на стене единственной в городке парикмахерской увидела объявление: «Покупаем волосы». Она немедленно направилась туда.

Денег, которые она могла получить, хватило бы не только на цепочку для часов, но и на футляр для них. Она пообещала парикмахеру вернуться через три дня, чтобы отрезать волосы.

В утро годовщины супруги обнялись чуть крепче обыч­ного. Потом он пошел на работу, а она — в город.

Коротко отрезав волосы и получив за них деньги, мо­лодая женщина отправилась в ювелирную лавку, где ку­пила цепочку и деревянный футляр. Вернувшись домой, она приготовила ужин и стала ждать мужа. Голову она прикрыла косынкой, так как не хотела, чтобы он сразу за­метил перемены в ее облике, ведь он так любил ее косы.

Когда муж пришел домой, они крепко обнялись и сказа­ли, как сильно любят друг друга. Потом она достала из-под стопа деревянную шкатулку с золотой цепочкой для его ча­сов. А он вытащил коробку, в которой принес свой подарок.

В этой коробке лежали два великолепных гребня для во­лос, которые он купил… продав бабушкины золотые часы.

Любовь измеряется не только готовностью пожерт­вовать собой ради другого, но и просто умением на­слаждаться его существованием.

Лучшее, что я могу сделать для любимого челове­ка, — это помочь испытать одну из самых больших ра­достей жизни: радость встречи.

— Мы встретимся еще?

— Встретимся.

— Может, завтра?

— Давай завтра.

— Тогда целую, до завтра. Я возьму с собой твои схемы?

— О’кей.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СТРАХИ

— Я принесла блокнот и карандаш. И для тебя тоже взяла. Начнем?

— Давай.

— Я хочу поговорить о страхе.

— Только о страхе?

-Да.

— Это очень интересная тема. Сложность заключает­ся в том, что тема обширная. Мне придется постараться быть не слишком поверхностным, чтобы в итоге не по­лучилось, будто я ничего не сказал, но и не углубляться настолько, что ты не сможешь ничего понять. Со мной так часто бывает — я пытаюсь что-то объяснить, ис­пользуя специальные термины, а потом и сам зачастую не могу понять, что хотел сказать. Да-да, не смейся.

Я попробую быть кратким. Во-первых, потому, что, повторяю, тема довольно обширная. Во-вторых, бе­седа заинтересует тебя, если я стану отвечать на твои вопросы. И третья и последняя причина заключает­ся в одной фразе, которая произвела на меня силь­ное впечатление и заставила заново обдумать мою писательскую работу. Вот эта фраза: «Когда говоришь мало, некоторые могут подумать, что ты идиот. Но это лучше, чем говорить много — и ни у кого не оставить в этом никаких сомнений». Да, звучит интересно, но я не знаю, стоит ли тебе ее записывать.

В моей первой книге «Письма Клаудии» я отважился объяснить, кто такой невротик, повседневными слова­ми. Следуя положениям гештальттерапии, я писал, что невротик — это незрелый человек, который не может полностью наслаждаться жизнью, не живет настоя­щим, а только мешает сам себе жить.

— Я хочу задать вопрос, он немного отвлечет нас от темы, но мне будет полезно это узнать. Как ведет себя невротик в повседневной жизни? Каков он?

— Как его распознать?

— Ну ладно… Как распознать невротика?

— Я бы выделил три стандартных признака: плохое настроение, жалобы и обиды, а также страх.

Все мы знаем, что человек не может быть счастлив, если не является самим собой. Мы понимаем: на под­держание заданного образа уходит много сил. Но мы все равно продолжаем играть эти роли. Мы страдаем от недостатка эмоциональных контактов, но ограни­чиваемся тем, что смотрим на своих любимых издале­ка. Мы раскаиваемся и досадуем, когда понимаем: что- то внутри нас не дает нам наслаждаться жизнью…

— Ты хочешь сказать, будто человек, часто бываю­щий в плохом настроении, жалующийся на неудачи и испытывающий страх, — невротик?

— У меня сразу возникают два ответа: и да, и нет. Нет — так как все дело в степени: если плохое настрое­ние, жалобы и страх — это норма, если они заполня­ют всю твою жизнь, то тогда это болезнь, патология. А да — потому что все это в конечном итоге является выражением степени невроза конкретного человека, а невроз в какой-то мере есть у всех.

— Это значит, у совершенно здорового человека никогда не бывает плохого настроения?

— У совершенно здорового? Никогда.

— И он никогда не жалуется?

— Никогда.

— И не боится…

— Мы сейчас дадим определение страху, и в таком смысле здоровый человек его действительно не испы­тывает. Не злись, выслушай лучше мои доводы до кон­ца, и тогда, возможно, ты со мной согласишься.

Один очевидный вопрос преследует людей с само­го начала зарождения цивилизации; и философов, и психологов, и социологов — с самого момента по­явления наук, изучающих человеческое существо. По­чему мы не перестаем быть невротиками? Или, други­ми словами, что мешает нам быть теми, кто мы есть на самом деле?

Ответ: в основном — страх. Вторая причина — определенные привычки, вызванные скованностью перед страхами, собственными или чужими.

— Не понимаю. Какая скованность? Это причи­на или следствие?

— И то и другое. Страх — это и причина, и след­ствие невротического поведения и до какой-то степе­ни — его определение, поскольку страх ограничивает и сдерживает, уменьшает и искажает.

— Я не собиралась говорить о каких-то кон­кретных страхах. Я просто хочу понять: что зна­чит бояться чего-то и как я могу, то есть как мы можем справиться со страхом?

— Хорошо. Для начала скажем, что все мы когда- либо испытывали, испытываем и будем испытывать страх. Любой страх. И тот, который называем просто страхом, и тот, который мы без разбору величаем боязнью, испугом, кошмаром, фобией или паникой, все эти слова, в сущности, означают разные вещи.

Также стоит добавить сюда страхи, которые мы испытываем, но не можем называть их ни одним из пе­речисленных слов. Обычно мы скрываем эти страхи за эвфемическими выражениями, пытаясь хоть как-то обуздать их.

Вот список эмоций, за которыми в реальности за­частую таится страх.

Антипатия

Благоговение

Брезгливость

Мнительность

Недоверчивость

Ненависть

Неприязнь

Неприятные воспоминания

Неудобство

Неудовольствие

Омерзение

Осмотрительность

Осторожность

Отвращение

Отторжение

Покорность

Противодействие

Раздражение

Робость

Поразмысли над следующими фразами:

«Я боюсь моря? Нет. Я просто осторожна».

«Тараканы? Нет, я их не боюсь. Я испытываю к ним омерзение».

«..Я немного робею».

«Я не летаю на самолетах. Это так неудобно, к тому же с ними у меня связаны неприятные воспоминания».

«Я не хочу встречаться с этим типом. Он неприя­тен».

Все эти фразы и слова выражают страх той или иной степени. Прочитав их, я думаю, ты согласишься, что в целом мы куда более боязливы, чем готовы при­знать.

— По твоим словам, все это — выражение на­ших неврозов…

— Здоровый человек, абсолютно здоровый (то есть несуществующая теоретическая модель), пугается пе­ред лицом опасности, запоминает ее, но его последую­щее поведение не обуславливается страхом.

— Мне кажется, это всего лишь игра слов. Разве испугаться и бояться — не одно и то же?

— Ты уже второй раз обвиняешь меня в мани­пулировании словами. Я и сам иногда спрашиваю себя, не являются ли все мои рассуждения, в неко­торой мере провокационные, об эгоизме, чувстве вины и любви в конечном счете всего лишь игрой слов? Кто знает. Мне нравится слово «играть». Когда играют дети, они интенсивно переживают проис­ходящее. Вообрази ситуацию: ребенок, играющий в компьютерную игру, почти не замечает ничего во­круг. К нему подходит другой ребенок и спрашивает: «Ты кто?» Первый отвечает, продолжая играть: «Я блондин со шпагой, я должен дойти до замка…» Он играет, он полностью погружен в ситуацию, разво­рачивающуюся на экране. Мне нравится! Давай по­грузимся в эту игру слов и посмотрим, чему мы мо­жем научиться в процессе.

Во-первых, то, что мы называем страхом, включает в себя многочисленные понятия, в том числе и непо­средственно страх. Вот список.

Я начну отвечать на твой вопрос с попытки отде­лить испуг от всего остального.

В отличие от страха, испуг относится к конкретно­му событию, он появляется одновременно с этим со­бытием; то есть по определению это реакция на ситуа­цию в настоящем.

Если человек просто сидит и спокойно читает газе­ту, и вдруг вместо того, чтобы позвонить в звонок, кто- то вышибает дверь и врывается к нему в дом, то любой подскочит от испуга — и ты, и я.

Испуг — естественная и абсолютно здоровая реак­ция, возникающая в момент конкретной и объектив­ной опасности. Опасность эта вполне может оказаться безвреднее, чем показалось сначала, но мы реагируем так, как будто она серьезна.

Испуг можно определить как физическую, так и психическую реакцию, возникающую в ситуации опасности.

Но вот тебе другой пример. Если бы в ситуации, аналогичной предыдущей, в комнату ворвался лев, я бы испугался. Ведь сама фигура льва ассоциируется с опасностью, даже если это дрессированный лев, ко­торый не собирается меня съесть.

Это испуг, а не страх.

Если я расскажу об испугавшем меня случае друго­му человеку, он меня поймет, хотя сам не испугается, так как причина угрозы в целом ясна.

А страх? Продолжу развивать предыдущий пример. Приходит дрессировщик и забирает льва. Я вижу, как льва ведут в зоологический центр, и понимаю, что он покинул здание, но через пять минут или на следую­щий день, без всякого стимула, за исключением соб­ственных воспоминаний, я вдруг начинаю думать, что лев может появиться снова. Я начинаю испытывать страх от собственных мыслей, у меня появляется тре­вожная реакция, но льва-то нет, поэтому речь здесь идет не об испуге, а о страхе.

— Моя мать постоянно повторяла одну фразу, и я тоже часто ее произношу: «Страх не глуп». Ра­зумеется, послушав тебя, я начинаю думать, что не глуп испуг. Страх бывает все же глуповат, осо­бенно когда появляется ни с того ни с сего. Я имею в виду твой пример со львом.

— Иногда ты очень хорошо говоришь. Человек может предугадывать надвигающуюся опасность бла­годаря своему предыдущему опыту. В таких случаях страх защищает и является проявлением мудрости. Хочу выделить общее правило, как отличить испуг от страха: первое является реакцией на воспринимаемое событие, а второе — на воображаемое. Смотри, я пишу:

Воспринимаемая ситуация ——► испуг

Воображаемая ситуация ——► страх

Воображение вызывает страх, как восприятие вы­зывает испуг. Хотя, разумеется, существуют страхи, обоснованные реальностью, как и испуг иногда бы­вает порожден воображением. Например, я что-то вижу, воображаю себе развитие ситуации и пугаюсь выдуманного. Позже мы узнаем, как называется этот тип страха, это особенный страх, и у него особое на­звание.

— А если я воображу, что испугалась, у меня поя­вится страх?

— Страх и испуг не воображают, их чувствуют, человек пугается или боится. Обе эти эмоции — на­стоящие, они вызваны реальным или воображаемым событием.

Во время испуга органы восприятия могут подавать адекватные или неадекватные сигналы. То есть ситуа­ция может быть реальной и по-настоящему опасной (адекватная информация), но одновременно то, в чем человек увидел угрозу, может быть абсолютно безо­пасным либо не существовать вообще (неадекватная информация). Такое происходит, когда сознание че­ловека изменилось, например, под воздействием нар­котиков или при высокой температуре.

— А что случается с человеком, находящимся в бреду или страдающим тяжелой душевной болез­нью, например паранойей (если я правильно употребляю названия) или шизофренией?

— Человек довольно долго может жить, пугаясь событий, не существующих ни для кого другого, но абсолютно реальных для него. Такие явления называются галлюцинациями. Например, параноидаль­ный шизофреник, считающий, будто его пресле­дуют, на самом деле видит преследователей. Когда наблюдаешь за мучениями человека в такой ситуа­ции, не думаешь, страх это или испуг. Хотя для пси­хиатрии это фундаментальный вопрос. Казалось бы, это страх, так как чувства пациента вызваны его воображением. Но в то же время это испуг, потому что восприятие у него нарушено, и он боится происходящего по-настоящему, хотя кроме него никто этого не видит. Бедняга пугается того, что считает реальным. Если я вдруг стану слышать голос, твердящий не переставая: «Рис с молоком», я, разуме­ется, тоже испугаюсь. Голос больше никто не будет слышать, но я-то стану считать его реальным и нач­ну соответственно реагировать. То же самое проис­ходит с теми, кто слышит голоса, угрожающие им и оскорбляющие их.

— Я начинаю думать, что испытывать испуг — это хорошо.

— Я сказал бы, что тревожная реакция — это здо­ровое явление. Почему? Такая реакция позволяет нам предотвратить опасность, будь она реальной или вы­мышленной.

Если бы я не испытывал испуга, то в некоторых опасных ситуациях не смог бы защититься. Потреб­ность убежать из дома, когда начнется пожар, — это нормальная защитная реакция, хоть и основана она на испуге.

— Но пугаться все время плохо. Где находится грань?

— Я поставлю вопрос по-другому. Когда умение пу­гаться превращается в проблему? Когда она становит­ся симптомом болезни? Я отвечу: ситуация может стать фатальной, когда наше восприятие информирует нас об опасности, которой нет. Могу повторить прекрас­ную и ужасную фразу своего учителя Карлоса Маркеса о том, что пациент начинает воспринимать все безо­пасное как опасное, все обычное как нечто странное, все безвредное как вредоносное…

— Мне кажется, мы залезли слишком глубоко… Насколько опасны искажения восприятия?

— Одна из проблем, связанных с патологическим страхом, заключается в том, что организм непроиз­вольно вырабатывает адреналин, химические соединения начинают циркулировать в крови, и в результа­те это приводит к интоксикации. Я говорю не только о психологическом вреде, но и о физическом воздей­ствии этих веществ на организм. Подобная интокси­кация не возникает, когда человек, например, подска­кивает от внезапного шума или пугается пробегающей мимо собаки. Это бывает только у людей, постоянно ощущающих угрозу со всех сторон, у которых реаль­ный испуг приправлен постоянным страхом.

— Это фобия?

— Не совсем, фобия — это нечто другое. Одно дело, если я увижу трещину в стене и отойду, подумав: «А вдруг упадет?» — хотя нет никаких признаков, что она собирается падать. И другое дело, когда, увидев стену, я начинаю думать, будто она может треснуть, или вообще стараюсь не заходить в помещения из-за страха, что стены могут рухнуть.

— А если опасность, реальная внешняя опас­ность, продолжается в течение какого-то време­ни?

— Возможны два варианта. Первый — тревожная реакция человека будет длиться довольно долго, тог­да его организм ждет интоксикация, о которой я уже говорил. Второй вариант — эта реакция прекратится, поскольку органы, вырабатывающие адреналин и тому подобные вещества, устанут. Почти все мы способны научиться жить в условиях постоянной опасности, хотя со временем все равно непременно ощущаем по­следствия этого.

Рассмотрим один неприятный пример, но он очень хорошо подходит к нашей теме. Теракт 11 сен­тября. Это событие сильно запугало весь западный мир. Сложилась реальная и конкретная ситуация: тер­рористическая атака, произошедшая в Нью-Йорке, стала причиной страданий и гибели людей. Послед­ствия катастрофы люди переживали в течение меся­цев… Произносились траурные речи, публиковались статьи в газетах, кадры горящих зданий постоянно показывали по телевизору… Что случилось потом? Опасность исчезла? Террористы прекратили суще­ствовать? Разумеется, нет, но тем не менее напряжен­ность ситуации пошла на спад. Огромная опасность заключается в том, что террористы, которым о стра­хах людей известно так же хорошо, как и нам, или даже лучше, опять могут попытаться возродить пережитый ужас с помощью новых угроз и атак, когда по­чувствуют, что общество расслабилось. Или еще один пример, не менее драматичный. Когда мы впервые видим изображения голодающих детей в Африке или Латинской Америке, когда нам показывают ужасы, творившиеся в ходе войны в Ираке, страдания людей, переживших цунами или ураган, все мы испытываем шок. Что происходит дальше? Мы каким-то образом свыкаемся с тем, что такое происходило или происходит сейчас. Я бы сказал, как это ни печально, но мы учимся с этим жить.

Но оставим мировые проблемы. Возьмем, напри­мер, женщину, муж которой — алкоголик, избиваю­щий ее. Когда этот тип в первый раз приходит пьяным и бьет ее, она пугается, у нее начинается паника и т. д. На второй и третий раз происходит то же самое. Но потом, если женщина не уйдет из дома, она начнет привыкать к такой жизни.

Как ни печально, эта женщина перестает считать ситуацию опасной, хотя опасность никуда не исчеза­ет. И, как правило, если появляется какой-то человек со стороны, он свежим взглядом замечает ту опасность, к которой все другие давно уже привыкли.

— Я знаю один пример. Моя тетя Лоли однажды вечерам зашла к соседке и застала ее мужа пьяным в стельку. Он был весьма агрессивен и явно не контролировал себя. Соседка затолкнула его в ком­нату и закрыла за ним дверь. Моя тетя жеста­ми показала, что собирается уходить, но соседка сказала: «Не волнуйся… Ничего не случится! Много шума из ничего! Я уже этого подонка не боюсь!»

— Именно так. Вот еще один пример. Представь себе очень нервного человека. Когда он не может до­биться того, чего хочет, он грозится убить себя. Тех, кто его любит или воспринимает его угрозы всерьез, охватывает настоящий ужас. Они испугаются в пер­вый раз, во второй, третий, четвертый. А что будет на пятый раз?

— В пятый раз они перестанут опасаться за его жизнь. Ведь человек, который постоянно угрожает покончить с собой, никогда этого не сделает.

— Не стоит быть настолько уверенной в этом. По­добная ситуация имеет тенденцию к ухудшению. Когда манипулятор замечает, что его угрозы ни на кого не действуют, он удваивает ставки и начинает совер­шать попытки самоубийства, с каждым разом все бо­лее и более серьезные, стараясь держать окружающих в постоянном страхе. Кто-то может думать, будто это всего лишь способ привлечь внимание, и возможно, так оно и есть, но иногда человек переходит границу и по- настоящему умирает. Без шуток.

Возвращаясь к теме. Страх с течением времени иссякает, как и любые другие эмоции. Когда уходит страх, появляются вызванные им защитные механиз­мы. Наше счастье, что существуют эти механизмы, которые позволяют нам продолжать жить в таких си­туациях и переживать их. Ни один человек не может жить в ситуации опасности вечно, сохраняя острую эмоциональную реакцию на нее. Так же как никто не может долго испытывать безумную любовь (хотя такая агония, разумеется, куда приятнее).

— А если и опасность не исчезает, и человек не привыкает к ней?

— Если напряжение не спадает, возможны два ва­рианта развития событий. Человек надрывается, что ставит его в опасное для него самого положение, воз­никает, например, безумие или тяжелая депрессия. Либо, что случается чаще, развиваются специальные механизмы, позволяющие поддерживать напряжение в течение длительного времени. То есть, если возраст человека не располагает к умопомешательству, посто­янная жизнь в условиях опасности неизбежно приводит к состоянию, называемому стрессом. В книгах по психиатрии понятие стресса возникло после описа­ния «военного невроза», так как он впервые наблюдал­ся у солдат, пребывающих в постоянном напряжении, испытываемом в ходе сражений.

— А что такое стресс, который популярен сей­час?

— Этот популярный стресс, как ты его называешь (хотя на самом деле это дистресс, который следует отличать от здоровой реакции организма, называе­мой эвстрессом), — это состояние полной истощен­ности механизмов адаптации и контроля над опас­ностью, в котором организм уже не может подавать сигналы тревоги, и человек «ломается». Он испыты­вает крах, чувствует, что ничего не способен сделать, у него ни на что не осталось сил, и погружается в пси­хическую и физическую прострацию, выход из кото­рой довольно труден и занимает много времени. Если угрожающая или вызывающая напряжение ситуация длится долго, у человека могут появляться определен­ные психические отклонения, а также измениться его поведение.

Расскажу анекдот, чтобы тебя повеселить немного…

Около семи утра женщина заходит в спальню к своему сыну и начинает будить его.

Он сонно протестует:

— Мама, не хочу иди в школу, не хочу…

— Сынок, но ты не можешь остаться дома, — уговари­вает она.

— Но я не хочу, — повторяет он, — не хочу. Пожалуй­ста, разреши мне остаться. Мама, я боюсь. Я очень боюсь туда идти.

— В чем дело, сынок? Почему ты так упрямишься?

— В школе дети кидаются в меня мелом, таскают у ме­ня вещи со стола, — хнычет он. — И учителя ко мне плохо относятся… Они насмехаются надо мной… Мамочка, я не хочу туда идти… Позволь мне остаться дома… Пожалуй­ста…

— Сынок, послушай, — говорит она твердо. — Ты должен пойти, этому есть целых четыре причины. Во- первых, ты должен побороть свой страх. Во-вторых, надо проявлять ответственность. В-третьих, тебе уже 42 года. А в-четвертых, ты — директор школы…

— А если человек боится летать на самолете, это страх или испуг?

Страх — это испуг, возникающий от какой-то мысли. Причина, вызывающая страх, находится внут­ри, а не снаружи. Меня пугают собственные мысли. Я себе представляю, как что-то происходит или может произойти, и боюсь этого. Вот, например, человек, еще дома думающий, что самолет, в котором он полетит, может упасть, определенно испытывает страх.

А когда самолет уже в воздухе, неожиданный рывок в зоне турбулентности может напугать далеко не одно­го пассажира. И уж подавно перепугаются люди, кото­рые патологически боятся летать.

Как я всегда говорю, для того чтобы избавиться от страха, надо встретиться с ним лицом к лицу.

Человек должен совершить то, чего он боится, дабы превратить страх в испуг, то есть сделать реакцию бо­лее здоровой. Как только страх преобразится в испуг, человек способен победить его. Это очень важно, и пер­вый шаг на пути избавления от страха — его серьезное изучение. Для начала нужно усвоить одно дело — бо­яться тигра, а другое — бояться тигра на фотографии.

— Вот об этом я как раз и собиралась тебя се­годня спросить: как перестать бояться? Как вы­браться из лап страха, если это вообще возможно?

— Разумеется, это возможно, хотя и не всегда про­сто. Чтобы избавиться от страха, в первую очередь желательно иметь возможность (а таковая не всегда представляется) попасть в пугающую нас ситуацию в удобный нам момент. Увидеть реальную угрозу, по­щупать, понюхать, послушать, чтобы потом предстать перед ней лицом к лицу.

Испуг — это реакция на текущую реальную ситуа­цию. Если один человек может показать другому пу­гающий его самого объект или ситуацию, испуг мо­жет распространиться и на второго. Дополнительная сложность заключается в том, что в определенных си­туациях объект присутствует в реальном времени, но угроза существует лишь в воображении. Соответствен­но, испуг преобразуется в страх.

Вернемся к предыдущему примеру. Если вместо ти­фа или льва в комнате окажется пудель, а человек ис­пытает тревожную реакцию, мы назовем ее страхом, а не испугом, так как стимул существует только в вооб­ражении, а объективной угрозы нет.

— Можешь объяснить, что такое ситуация, при которой возникает объективная угроза?

— Это такая ситуация, когда ощутить угрозу может любой.

— Давай проверим, поняла ли я. Например, я ку­паю ребенка, поворачиваюсь, чтобы взять по­лотенце, и слышу шум. Я пугаюсь, так как мне кажется, будто ребенок упал. Но когда я поворачи­ваю голову обратно и вижу, что ребенок в порядке, испуг проходит.

Читайте также:

Рекомендуемые страницы:

Поиск по сайту